Чукотка: пост-история, которую я вынашивала 4 года

Ни один регион не требовал от меня столько времени на переваривание, сколько понадобилось на Чукотку. Я долго не могла понять, насколько мне понравилось (и понравилось ли). Но тем сильнее оказался пост-эффект. На днях смотрела какой-то фильм о жителях деревеньки на Белом море, как вдруг внутри всё свернулось, развернулось, заныло, и защекотало в носу. От чего? От крика чаек, которые кружатся над опорожняющим сети рыбаком… Вдруг вспомнилось, как чайки не давали спать мне, больной ковидом, в гостеприимной квартире Кулановых в селе Лаврентия. Как они кружили над Валерой в заброшенном посёлке Янранай, когда он на лодке осматривал сети. Как я сидела на сопке над Певеком в морозную солнечную ночь середины июля в окружении трёх ласковых местных псов и смотрела на тяжёлые низкие тучи, ползущие с Восточно-Сибирского моря. Как боролись с ветром и колющим снегом чайки за окнами безлюдного аэропорта Апапельгино, ветер заставлял стёкла дрожать мелкой дрожью, самолёт в Анадырь третий день отменялся из-за непогоды. Как мокла вместе с чайками под дождём, медитируя на белух, на открытой палубе катера «Камчатка» по пути к своему рюкзаку, который без меня слетал в Эгвекинот и лежал в тёплом номере анадырской гостиницы у Михаила, режиссёра телеканала «Культура», снимавшего на Чукотке фильм о геологах. Как хотелось невыносимо громко молчать, сидя на останках эскимосских яранг в Наукане на мысе Дежнёва, а чайки орали. Как мчались среди них на катере по волнам, отбивая внутренности, по заливу Лаврентия, чтобы потом прогуляться в бухте Мамка и посмотреть на заход горбуши под любопытными взорами нерп. Как ночевали в контейнере на горячих источниках с Андреем и Володей, когда ночью нас чудом не унесло шквальным ветром в Америку, как Элли. Как орали чайки в ожидании угощения над пойманным в Лорино китом. Везде, всю Чукотку, меня сопровождал чаячий ор... И вот он призывно восстал в памяти в ответ на ор своих жирнобоких товарок из Беломорья, не похожий на ленивую перекличку крымских, дагестанских, грузинских или армянских мелких недочаек Севана. Не похожий ни на что, кроме отчаянного крика северных земель. Да-да-да, снова много пафоса, но что поделаешь, если я так чувствую.

Давно надо было сесть и написать про Чукотку. Просто начать с самого начала всё время было сложно — слишком много всего. Но я попробую.

Примечание:

Этот рассказ был начат в 2023 году и переписывать его с учётом сегодняшних реалий я не стану. Он писАлся долго. Так пусть останется таким, каким родился.

Самолёт Москва-Анадырь летел полупустым. Летает туда только авиакомпания «UTair» на больших, но старых Боингах, поэтому цены соответствующие, объясняемые этой своеобразной монополией. При покупке в декабре 2020 года билеты стоили мне 56 000 рублей туда-обратно (из 2023 года эта цена кажется смешной, но три года назад мир был другим). Вес багажа — всего 20 кг, меньше, чем у того же «Аэрофлота» на Камчатку. Пассажиров рассаживают по разным концам самолёта, если они не купят услугу «Выбор места», предлагают сразу купить питание, и нигде не написано, что питание в полёте всё-таки есть, т.к. это общее требование для рейсов длительностью более 8 часов. Мне повезло: в моём среднем ряду из четырёх кресел были свободны три, так что я все 8.5 часов дороги провалялась горизонтально.

НАСЕЛЕНИЕ: КТО И ЧЕМ ЖИВЁТ

Разница во времени с Москвой на Чукотке составляет 9 часов, как и на Камчатке, но на Камчатке в это время ночь, а тут — полярный день. Самолёт прилетает не в Анадырь, а в Угольные Копи. Если этого не знать, можно лихо пролететь мимо забронированного в Анадыре места проживания. Между УКопями (как я через несколько дней стала нежно называть это место) и собственно столицей Чукотки лежит широкий, мутный, очень богатый рыбой и очень бурный Анадырский лиман.

Название лиману дано по образующей его реке — Анадырю, на которой с самого начала освоения Чукотки казаками был поставлен первый острог и в 1889 году построен первый чукотский город Новомариинск, нынешний Анадырь. В городе сейчас проживает всего чуть больше 15 000 человек, это почти 30% населения всего региона, в котором, по данным Росстата на 2022 год, насчитывается 50 040 человек при том, что сам ЧАО (Чукотский автономный округ) является 7-м по площади регионом России. 50 тысяч — это половина населения какого-нибудь подмосковного города Сергиева Посада. ПОЛОВИНА НЕБОЛЬШОГО ГОРОДА = ЦЕЛЫЙ РЕГИОН. Ну это так, для оценки масштаба.

По национальному составу Чукотка довольно пёстрая: русские, украинцы, чукчи, немного эскимосов, совсем чуть-чуть юкагиров и исчезающе мало остальных коренных народностей. Я вам не скажу за всю Одессу (из крупных центров была только в Анадыре, Певеке и Лаврентия), но в Анадыре и Певеке больше всего русских. Коренные народности, в основном, предпочитают жить в национальных сёлах, хотя и в городах, если не спиваются, прекрасно существуют. Анадырь и Певек же — города именно русские, военно-морские, поэтому широкоглазых тут больше. На стороне Угольных Копей, в сопках, располагалось несколько закрытых военных городков и секретных баз, откуда жители, кто не уехал на материк, тоже перебрались в Анадырь, и сейчас работают кто в порту, кто в администрации, кто занимается рыболовством. Тоже русские.

Здешнее рыболовство не на слуху у всей России, как на той же Камчатке, но тоже процветает: местные жители на много километров вдоль лимана понастроили рыбацких балков, своеобразных местных контейнеров-дач на море, и ловят рыбу сетями, имея квоты и льготы по чукотской прописке. Многие не живут круглый год в Анадыре, а приезжают сюда только на лето, бережно храня анадырскую прописку, чтобы рыбачить по квотам и торговать красной икрой. Такая икра стоит в 2-2.5 раза дешевле, чем в официальных магазинах. Неплохой побочный заработок.

Официальные зарплаты в ЧАО самые высокие по России, хотя зарплату (белую) бухгалтера оленеводства в 40 000 руб в месяц трудно назвать высокой по московским меркам, но для сибиряков, которые едут сюда на заработки, это неплохо. Плюс льготы на жильё, покрытие перелётов по России раз в два года, повышенная пенсия, которую можно проживать в Краснодаре, и, конечно, возможность нелегально заработать очень много на чём интересном. В общем, народ с материка едет сюда жить и работать сплошным потоком. Преимущественно из беднющей Сибири.

Понять человека, который едет за повышенной зарплатой туда, где очень больно кусаются цены, мне сложно. Сейчас, в 2023 году в московских магазинах, благодаря нашей великой внешней и внутренней политике, цены стали приближаться к чукотским, но даже страшно представить, каковы они сейчас там, на краю света... В блаженном 2021-м средние цены на продукты, не относящиеся к жизненно важным, в Анадыре были в 2-3 раза выше, чем в Москве. Ну а баловство типа арбузов, которые у нас в августе продавались по 25 руб/кг, в Анадыре обходилось в 220 руб за тонкий кусочек. Целиком арбузы не продают — они там реально на вес золота. Дальше Анадыря о существовании арбузов вообще судят только по картинкам. Привычных фастфудов, понятное дело, нет, но есть кофейни с выпечкой по цене самолёта, сладкая с повидлами — прекрасна, а вот с мясными/куриными начинками беда. Мясные пирожки выпечены как будто с вяленым мясом, жевать-не пережевать, а в четыре раза превосходящей по цене московской шаурме мяса, как известным тиграм в зоопарке, не докладывают, зато майонезом доливают до нужного веса от души. Единственное не космическое кафе, которое удалось обнаружить, находится на центральной улице Рультытегина вверху, называется «Русские пельмени». Пельменей не накладывают, интерьеров от Гуччи не предлагают, но кормят комплексными обедами местных работяг за 400 руб, что в 1,5 раза дороже, чем в Москве. В общем, вынужденная диета чукотскому туристу обеспечена.

Профессии на Чукотке популярны совсем не те, что на материке. Поскольку производств почти нет, инфраструктуры толком тоже, инновационных бизнесов не построишь, чукотцам остаётся массово работать в бюджетной сфере, в оленеводческих бригадах, совхозах и охотхозяйствах. Очень много народу занято на транспорте — от жизнеобеспечения аэропортов до вывоза мусора и обслуживания немногочисленных дорог, в сфере ЖКХ и в забюрократизированных донельзя администрациях. На крупных месторождениях, которых сейчас не так много, как раньше, заняты больше приезжие, вахтовым методом. Добывают, в основном, уголь и золото. Ещё, конечно, есть школы, часто школы-интернаты в райцентрах, где дети из удалённых посёлков живут весь учебный год, дома культуры, музыкальные школы, больницы, в которых часто работают только медсёстры и фельдшеры, врачей нет. Развита и приносит хороший доход сфера торговли, особенно алкоголем. В последнее время появилось много военных и росгвардейцев, видимо, в преддверии обустройства Северного морского пути, ну а пограничников всегда было много. Зато все вот эти ваши блохеры, маркетологи, программеры, IT-менеджеры — надежда нации и экспортный товар — тут не сильно нужны. Мышкой моржа не притащишь и по медведю не шмальнёшь. Да и интернет по скорости немногим лучше московского модема в девяностых. В общем, тут немного другие приоритеты.

СТОЛИЦА

Анадырь компактен до невероятности и умещается на небольшом относительно сухом участке высокого берега лимана напротив тех самых Угольных Копей, где при Союзе копи реально были, но сейчас оказались нерентабельными и почти заброшены. Улицы столицы ЧАО залиты бетоном (не асфальтом), так как шаг в сторону с бетонированной поверхности тут — гарантированное попадание в многотысячелетнее болото на вечной мерзлоте. Даже на высоком берегу от болот не спастись, поэтому городок ютится на пятачке в 20 км2 (площадь Москвы 2562 км2) с довольно крутыми улочками, бесплатными автобусами, некоторым количеством светофоров и десятком очень крутых нежилых зданий, построенных при Абрамовиче или иностранцами. Например, здание музея и местной культурной площадки по совместительству само по себе уже достопримечательность по своим размерам, расположению над водой и безумному количеству стекла. Стекло здесь не то чтобы роскошь, но при дичайших чукотских ветрах — конструктивная неожиданность. Жилые дома большей частью — панельки-пятиэтажки в несколько подъездов. При Абрамовиче, который был губернатором ЧАО до 2008 года и которого здесь любят и помнят, стены панелек стали расписывать весёлыми картинками или просто ярко красить. В условиях полярной ночи да и просто в условиях пустой безграничной тундры круглый год — мера объяснимая.

Аренда квартиры в Анадыре — удовольствие недешёвое. Например, нижегородец Дима, с которым познакомились в музее, арендовал в 2021 году однушку на тёмном первом этаже за 30 000 руб (моя московская двушка сдавалась тогда за 45 000)! Недвижимость тут реально дорогая, поскольку строить сложно: дома возводятся на сваях, ветра и холода дикие, коммуналка безумная. Некоторые умельцы возводят одно-двухэтажные строения из самого доступного тут «стройматериала» — металлических транспортировочных контейнеров. В одном из таких есть даже неплохая гостиничка.

Гостиниц вообще мало и цены в них заоблачные. В красивой, построенной, кажется, норвежцами гостинице «Анадырь» цены за ночь на одного (здесь мерят не номерами, а койкоместами) начинаются от 8000 руб и доходят до 23 000. Хостелы, которые расплодились в последнее время, дешевле, от 2000-2500 руб за койку, но что в хостеле, что в небольшой гостинице, типа той, что расположена рядом с аэропортом, что у частников на квартирах в номер/комнату подселяют незнакомых людей разного пола, возраста и профессии. Что поделаешь: дефицит жилья! Зато знакомства получаются ну оооочень интересные, а времени в этих местах при путешествии по Чукотке проводишь реально много, ведь все дороги ведут в Анадырь. Если бы тут были дороги в материковском смысле слова…

ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ ГЕОГРАФИЯ

Помимо того, что Чукотка является самым дорогим, малонаселённым и труднодоступным регионом России, она уникальна в географическом плане. Это единственный регион мира (а не только России), который расположен сразу в двух полушариях — восточном и западном. Если нулевой меридиан проходит через Гринвичскую обсерваторию, то 180-й нигде, кроме Чукотки, вообще не идёт по суше! Никак его не получалось протащить между Евразией и Северной Америкой по узкому Берингову проливу, поэтому небольшая часть ЧАО оказалась на другой стороне глобуса. Это особенно заметно, когда смотришь карту мира, которую классически разрезают по 180-му меридиану. Поначалу я об этом не подумала, но когда захотела сравнить, насколько по долготе далеко Певек от Лаврентия, на секунду встала в ступор: навигатор глючит что ли? О, сколько нам открытий чудных…

Часть Чукотки находится за Северным полярным кругом, то есть здесь полгода условная ночь, а полгода — день. Здорово пребывание в таких условиях описано в книге «Забытые герои Арктики» о гидрологической экспедиции столетней давности на судах ледового класса «Таймыр» и «Вайгач», которые две зимы дрейфовали во льдах в районе Чукотки и мыса Челюскина. Особенно эмоционально воспринимается описание первого рассвета в году…

Часть Арктики в районе Мурманска намного мягче по климату благодаря недалёкому Гольфстриму и потому относительно тёплому Баренцеву морю. Здешняя же часть Северного морского пути, печально знаменитая многими морскими катастрофами, включая пассажирский пароход «Челюскин» в 1934 году, очень холодная. Район Певека освобождается ото льдов в середине календарного лета, да и в существенно более южном заливе Лаврентия лёд в 2021 году громоздился у самого берега аж 2 августа. То лето, конечно, было холоднее и дождливее обычного, но факт остаётся фактом — лёд был южнее полярного круга в начале августа!

Зимой по всей Чукотке, особенно по берегам Северного Ледовитого океана дуют страшные ветра — южаки. Такие ветра могут дуть без перерыва по месяцу, не ослабевая и не меняя направления. Во время южаков заносит снегом целые многоэтажные строения, переворачивает грузовики, срывает плохо укреплённые крыши, выбивает окна, поэтому к постройке жилищ здесь относятся капитально. Жизнь при южаках почти останавливается: ни транспорта, ни доставки продуктов, люди если и передвигаются по улицам, то короткими перебежками и закутанные в десять слоёв одежды. Поэтому чукотцы умеют ждать, долго, без развлечений, просто ждать.

Поскольку почти вся территория Чукотки — бесконечное болото без заметных возвышенностей и лесов, то природа ветров понятна. Дуют они и летом, пусть и существенно слабее, но для жителя центральной России всё равно безумно. К ним довольно тяжело привыкнуть: постоянный шум в ушах, отсутствие тишины, невозможность ни к чему прислушаться, необходимость громче разговаривать на открытой местности и всё время «ложиться на ветер» при ходьбе, причём иногда это бывает очень трудозатратно. Интересное происходит тогда, когда настолько привыкаешь к постоянному сопротивлению ветру, что, зайдя за одинокое строение с подветренной стороны, неожиданно для себя едва не падаешь от того, что давление ветра внезапно прекратилось. Максимально странное ощущение, которого я больше нигде не имела.

Последний важный окологеографический факт: тут богатая животная жизнь! Во-первых, именно на Чукотке, на заповедном острове Врангеля, находится самый крупный «роддом» белых медведей, которые расползаются оттуда почти по всему северному побережью региона. Белые медведи постоянно обитают в районе Певека, Уэлена, а иногда доходят даже до Лаврентия и самого Анадыря! Во-вторых, бурый медведь здесь тоже водится в количестве. В-третьих, в районе Берингова пролива собираются гигантские стада моржей. В-четвёртых, здесь проходит путь миграции серых и гренландских китов. В-пятых, всякой мелочи типа лис, песцов, зайцев, леммингов, нескольких видов тюленей на Чукотке невероятно много. Ну и пока не кончились числительные: всех вышеперечисленных млекопитающих я имела честь видеть, а ещё видела множество белух, которыми кишит Анадырский лиман, северных оленей, огромное количество видов птиц, моллюсков и… рыыыыыыыбы! А ведь есть ещё те, кого не посчастливилось увидеть, вроде полярных волков и овцебыков (кажется, именно они обитают на Врангеля). И, конечно, ещё кого-то, о ком просто не знаю.

ТРАНСПОРТ

На Чукотке очень непривычно работают аэропорты. Во-первых, у них есть стандартный рабочий день. В УКопях он начинается в 8 утра и заканчивается в 6 вечера, в других населённых пунктах работают вообще по нескольку часов в день. Во-вторых, по выходным и праздникам аэропорты отдыхают. В-третьих, рассказы про сумасшедшую чукотскую погоду, мешающую авиаперевозкам, — чистая правда. В дождь с несильным ветром садятся только дальнемагистральники из Москвы или Хабаровска, они тяжёлые, у них навороченные системы навигации, им не так стрёмно, как малышам типа DHC-6 или «подросткам» типа АН-24. Если ветер сильный (впрочем, вполне обычный тут), то могут и большим самолётам посадку не дать.

Местный авиапарк впечатляет: АНы 24, 26, 28, вертолёты (не разбираюсь в моделях), пара канадских игрушек DHC. Причём АНы настолько старые и обшарпанные, что в иллюминаторе всё смотрится туманно, потому что они просто стёрты снаружи годами, внутри самолёта висит советский трубочный телефон между салоном и кабиной пилотов, трафаретные надписи гласят что-то на позднесоветском, о коврики в дырах спотыкаешься, пролезая к последнему свободному месту. Да, номера кресла нет, посадка плотная: куда успел, туда и сел. В Анадыре хотя бы выгружают багаж, а в Певеке достаёшь рюкзак из самолёта самостоятельно.

Самолётов немного. Один и тот же АН-24 с одним экипажем весь день, если повезло с погодой, летает в Эгвекинот и обратно, потом в Провидения и обратно, потом в Лаврентия и обратно. Без перерыва между рейсами! Если выходишь из самолёта последней, что я очень люблю, то практически натыкаешься на людей, которые уже готовы загружаться на вылет. Особенно экстремально всё это происходит, когда плохой прогноз, и окно на полёты дали на несколько часов, — тут просто бегом высаживаются и ещё быстрее прыгают на обратный рейс, а то можно и не улететь. Хотя почему экстремально… На Чукотке это происходит как-то обыденно, просто, без нервов. Люди привыкли, что просидеть летом неделю в ожидании погоды — нормально. Если рейс задержан из Анадыря на периферию на ночь, то пассажирам ещё и гостиница с завтраком положена! Если же на обратном рейсе, то сон пассажира в руках судьбы и отзывчивых местных. Заранее тебе никто не скажет, полетит ли рейс, с точки зрения погоды важны ведь две точки: аэропорт назначения и аэропорт вылета. Полосы в маленьких населённых пунктах (почти все на Чукотке) грунтовые, их размывает в дождь, а низкая облачность, которую постоянно тащит с Берингова или Восточно-Чукотского моря, закрывает окружающие аэропорт сопки. Навигация, судя по всему, только визуальная плюс указания диспетчера с земли, так что при малейшем подозрении на непогоду в одной из точек — швах, никакого тебе Эгвекинота или Лаврентия точно в срок, но до конца работы аэропорта сиди и жди — а вдруг разведрится? Если случается «вдруг», то всё будет быстро, никто тебя ждать не станет. Так и сидишь три дня в здании аэропорта, где потолок протекает и посреди зала стоят под протечками вёдра и тазы, а там выходные начинаются, самолёты не летают… И погода вдруг налаживается…

Это я к чему? Мне относительно везло с погодой, но я была очень удивлена по прилёте из Москвы, когда увидела в маленьком аэропорту на краю света настоящее разноязыкое вавилонское столпотворение! Шёл мелкий дождик, облака стояли низкие, посему малая авиация ждала, и все её пассажиры, разлетающиеся по всей Чукотке из этой точки, тоже ждали. Кто спал в углу семьями, кто шумно играл, кто пялился в рекламные экраны, читал, слушал, беседовал. Главное, в телефонах мало кто зависал — интернет тут никакой, особенно для абонентов «с материка», так что захватить электронную книгу было хорошей идеей.

А вот сошедшие на твёрдую землю после 8.5 часов полёта люди вели себя иначе: они носились, что-то кричали, звонили, пёрли куда-то в спешке свои безразмерные чемоданы. Позже я поняла, что переплыть в собственно Анадырь на другую сторону лимана от аэропорта, тоже тот ещё квест. Если объявлено штормовое, то всё движение останавливается, и сценарий обычный — сиди в Угольных Копях и жди у моря погоды. Нигде так актуально не было это замечание, как на Чукотке! В день моего прилёта так и случилось — штормовое, так что народ спешно садился в такси, которое проедет около 5км до причала №8, «сядет» с пассажирами на специальную баржу, а с неё уже доставит по адресу. Стоило это удовольствие 5 000 руб с человека (такси, как и гостиницы, тарифы назначают за человекоместо, а сколько набьётся в машину, это уж как повезёт). Пять тысяч кажется очень дорого, когда стоишь около взлётно-посадочной полосы и смотришь на Анадырь, который вот он, прямо перед тобой, через небольшую полоску воды. Правда, очень неспокойной воды. Но поскольку летают на Чукотку почти одни только местные из отпусков, то им привычно, что отпуск — это ну оооочень много денег на каждом этапе, никто не возбухает, напротив, за место в такси ещё борются.

В демисезон ситуация много хуже. Когда в лиман нагоняет первый лёд, а происходит это довольно рано, то перебраться через лиман можно только вертолётом (если ветер и туман позволят), когда лёд тонкий — на катере на воздушной подушке, зимой — прямо по льду на машинах, поэтому если в отпуск летать не летом, то можно в Угольных Копях, на стороне аэропорта, просидеть больше месяца в ожидании транспорта в Анадырь. И это только транспортные проблемы в столице автономного округа, а ведь есть ещё десятки населённых пунктов по всей Чукотке, из которых люди тоже летают в отпуска…

В предыдущем абзаце есть несколько фактов, которые кажутся преувеличением. Специально остановлюсь, чтобы подчеркнуть:

- да, можно у того самого Берингова моря ждать погоды месяцами,

- да, ждать придётся там, где застала непогода, потому что дорог между населёнкой почти нет,

- да, на всей огромной Чукотке меньше сотни ныне обитаемых населённых пунктов, включая микродеревни,

- и, кстати, инфраструктуры для ждунов нет нигде, кроме столицы, да и там такое себе.

Какие есть альтернативные варианты передвижения? Ну, летом по лиману от причала №10 в 3 км от аэропорта в Анадырь ходит катер «Камчатка». Идёт, не торопясь, минут 40, стоит 100 руб и укачивает. И всё бы хорошо, но катер небольшой, что-то около 50 мест, по выходным не ходит, в день делает всего 3-4 рейса и не любит волны: чуть что не по нему, отказывается выходить до улучшения погоды. К причалу с катером от аэропорта несколько раз в сутки ходит бесплатный автобус. 

В принципе, до Провидения и Лаврентия можно добраться морем на теплоходе «Сотников». Стоит это в разы дешевле, чем самолёт (Анадырь-Лаврентия-Анадырь на лето 2021 — 30 000 руб с неприятным ограничением веса багажа и ручной клади в 20 кг совокупно), но тут кроме погоды вмешивается ещё и человеческий фактор. Я после Певека хотела в Лаврентия именно плыть, но в порту — и это беда всей транспортной инфраструктуры Чукотки — мне с каждым следующим звонком говорили то новую дату, то новое время, то новое направление (!) рейса. Сначала я на «Сотников» очень удачно попадала 1 августа, но он не пошёл, потому что у судоходной компании начались тёрки с собственником причала в Лаврентия. Потом его обещали перенаправить на Беринговский, что воодушевило давно ожидавших вертолёта отпускников в месте моего постоя. Но в итоге, когда я плюнула и полетела на одном из своих самых дорогих рейсов, «Сотников» всё-таки пошёл в Лаврентия, но остановился в заливе и пассажиров выгрузил в лодки и катера, которые тут же подогнали местные. Так и перемещается вся Чукотка, плюя с высокой колокольни на планы, расписание, справочные службы и даже уплаченные за билеты деньги.

Третий вид чукотского междугороднего/межпоселкового транспорта — вертолёт. Там, где нет возможности принимать самолёты, летают только «вертушки». В том же Беринговском, например, или в Биллингсе, мысе Шмидта, или в малых сёлах близ Лаврентия — Энурмино, Инчоуне, Нешкане, Уэлене. В районные посёлки вертолёты летают сугубо местные, то есть для того, чтобы добраться с материка домой, людям приходится после перелёта Москва-Анадырь лететь потом в Лаврентия тот же (ну простите, насиделась я там, много выяснила), потом уже оттуда ждать вертолёт на условный Нешкан. Как вам дорога из отпуска длиной в неделю при самом удачном стечении обстоятельств? А ведь вертолёты ломаются, как тот, на котором у меня было забронировано место до Уэлена, и чинят их не один месяц — детали слишком издалека и слишком долго идут. Так одна женщина из Уэлена с тремя детьми к моменту моего прилёта жила в спортзале школы-интерната в ожидании оказии до дома второй месяц. Ей несказанно повезло: в заливе Лаврентия в начале августа разогнало пришедший с моря лёд как раз тогда, когда в Беринговом проливе (пролив между Евразией и Северной Америкой) стих ветер. В тот день, кажется, полпосёлка рвануло в сторону Уэлена на всём, что может плавать, с пассажирами, почтой, доставкой Яндекс.Маркета (тут я нервно ржала в кулачок) и даже телекоммуникационным оборудованием! До сих пор кусаю локти, что не напросилась тогда ни с кем в лодку, решила подождать, но за три недели больше не представилось случая добраться до Уэлена…

Ну и напоследок поведаю о дорогах. Они-таки кое-где есть. Проложенные ещё в Союзе с определёнными промышленными целями, сейчас они медленно, но верно разрушаются. Отсыпать дорогу в болотистой тундре — занятие очень дорогостоящее и не всегда оправданное, особенно сейчас, когда вечная мерзлота активно тает, и всё, что раньше на ней держалось, теряет опору. Нет, болота никуда не деваются, напротив, их всё больше, а вот твёрдая ледяная подложка под ними опускается. Скоро и сваи придётся глубже забивать, и на дороги тратить ещё пару-тройку бюджетов региона. А зачем? Раньше тут был страшный Дальлаг, геологоразведка, олово, золото, разнарядка сверху на освоение Крайнего Севера. Сейчас приличные месторождения того же олова есть и поближе к обитаемой части Евразии, золотоносные рудники сосредоточены, в общем-то, в частных руках, а заключённых пока сюда не гонят. Скоро планируют развитие Северного Морского Пути. Так надобность в дорогах, глядишь, вообще отпадёт.

В основном дороги проложены внутри районов между не сильно удалёнными населёнными пунктами: от Лаврентия до Лорино (около 42 км), от Певека до Валькумея (14 км), от Певека до Янраная (40 км). Кстати, из Певекских дорог реально функционирует сейчас только одна — дорога длиной 600 км до Билибино. Остальные медленно разрушаются, но всё ещё ведут в опустевшие безлюдные посёлки с завалившимися на бок домами.

В Билибино, самый дорогой город России, говорят, тянут линию электропередач от певекской достопримечательности — плавучей атомной теплоэлектростанции «Академик Ломоносов». А из порта Певека туда дальнобойщиками возят продукты, которые приходят морем. Дальнобои идут из Певека в Билибино в среднем полтора дня, стараясь держаться группами, потому что переправы через реки и болота иногда бывают очень суровыми, в одну машину не справиться. Обитаемых населённых пунктов на всём пути нет ни одного…

Кстати именно этой нереальной логистикой объясняются конские цены буквально на всё в Певеке и особенно Билибине: морем, пробиваясь через льды Северного Ледовитого пару раз в год, из Владивостока сюда доходят транспортные суда. Всё везут замороженным, потому как идти могут от пары недель до… как повезёт с погодой. Из порта Певек продукция, часто уже просроченная, перемороженная, но желанная на крайнем Севере, расходится по магазинам, а часть уезжает болотами да сопками в Билибино. Такая продукция дешёвой быть не может, как ни крути. Слишком далеко от основных торговых путей, но не бросать же землю, рядом с которой проходит такая важная государственная граница…

НАЧАЛО ПУТЕШЕСТВИЯ

В Москве в день вылета (середина июля) было очень жарко, но я взяла в салон самолёта флиску, на всякий случай. В УКопях встретила пасмурная погода и +14, как всегда, когда я прилетаю на Дальний Восток. Только тут ещё задувал ветерок. Аэропорт, густо набитый людьми, находится между небольших сопок, с одной стороны к нему примыкает район с названием Аэропорт, другие районы Угольный Копей — в пяти километрах по дороге. Наивно полагая, что по прилёту открою карту посёлка в интернете и загуглю хостелы, я оказалась в неприятной ситуации. Скорости интернета едва хватало на Телеграм, чтобы отписаться домой, ни о каких картах или даже просто поиске в Гугле и речи быть не могло. Около аэропорта спешно распихивались по ушатанным иномаркам прилетевшие местные, коих было в самолёте абсолютное большинство, причём спешка была такой, что на мои вопросы никто отвечать не стал. Все торопились на баржу в Анадырь.

Через полчаса после приземления моего рейса забетонированный пятачок парковки аэропорта опустел. Ни одного человека. Я вышла на дорогу, но интернет так и не ловил, машин не было, куда идти — загадка. Вокруг только ровная, одноцветная тундра, укутанная тучами низкая сопочка на востоке, грязно-зелёный лиман с балками по берегам километрах в трёх впереди, на Северо-Западе кажущийся очень далёким район Угольных Копей торчит в ржавой тундре несколькими разноцветными пятиэтажками. Сколько глаз хватает: только ровная, без примесей цвета или хотя бы каких-то фактур поверхность, уходящая за лиман, за сопки, за аэропорт, за удалённый район… Тишина давящая… Редкое для этих мест пасмурное безветрие и крупные волны на лимане. Я немного оторопела и нахмурилась. Как-то не так представлялась Чукотка из дома.

Места ночёвки у меня не было, планировалось, что найду на месте, как всегда. Подставы в виде полного отсутствия людей, транспорта и связи я не ожидала, но что поделаешь, иду искать хоть какое-то человеческое жилище. Района посёлка прямо за аэропортом с парковки не видно, карты нет, так что я пошла вдоль дороги к видневшимся вдалеке панельным домикам. Дорога оказалась не асфальтом, а бетонными плитами. Я думала срезать путь по тундре, она тут не кочкарная, ровная, но не тут-то было! Болото! Шаг с бетона — и я тут же оказалась в мокром и мягком. На привычных мне Камчатке или на Кольском тундры не такие безжалостные, отсутствие вечной мерзлоты прямо под поверхностью сказывается, да и лето на Чукотке выдалось необычайно холодное и дождливое, так что вне рукотворной дороги ловить было нечего. Пошла по ней, немного офигевая от окружающей действительности, которая оказалась более аскетичной, однообразной и суровой, чем я ожидала. Грешным делом в голову полезли мысли: а не улететь ли нафиг обратно? Здесь ловить, кажется, нечего. Погодка дрянь, пейзажи скука, сети никакой. Предательское, но уже такое привычное «как меня сюда занесло-то?» решило дело. Если мысли в голове такие обычные для каждого моего путешествия, значит, всё идёт по плану. Которого, как всегда, нет.

Довольно скоро меня догнал старенький минивен, я была так занята переживаниями, что даже не пыталась голосовать, но водитель сам притормозил и предложил подбросить. По ровной бетонной ленте, вьющейся в бесконечном болотистом тундряке, мы доехали до довольно оживлённого посёлка, состоящего всего из нескольких пятиэтажек и массы всяких магазинов, почты, неработающих офисов по продаже авиабилетов. Трудно описать первые впечатления от Угольных Копей, хочется ещё тысячу раз повторить слово «болото» и на этом остановиться, разведя руками. Думаю, лучше описать от противного, то есть упомянуть то, чего здесь нет: растительности выше колена, какого-либо рельефа поверхности, вообще земли в привычном понимании этого слова. Только бетон, панельные дома и… много-много людей! Просто кишмя кишат. Люди тут вообще удивительно тянутся друг другу, видимо, от холода, сырости и гнетущего чувства одиночества в пространстве: набиваются в здание аэропорта, заполоняют полторы бетонные улицы, стоят в очередях в магазинах. А между этими локациями — бесконечная пустота враждебной человеку чукотской тундры. Развившимся после поездки депрессняком меня, кажется, начало накрывать именно в тот день.

На вопрос водителя: «Где вас высадить?» я немного потупила и ответила вопросом: «Не знаете, у кого тут можно снять комнату на ночь?» Водитель минут пятнадцать названивал разным знакомым, пока кто-то один не дал ему телефон знакомого, который дал телефон знакомого, у которого оказался знакомый, сдающий койкоместа. Оставив меня рядом с почтовым отделением дожидаться кого-то, кто в течение получаса приедет за мной на какой-то машине, отзывчивый водитель растворился во дворах. Начинал накрапывать дождь.

«Кого-то» звали Александром, и на озвученный возраст в 60 лет он никак не выглядел, балагурил, шутил, расспрашивал, как меня занесло в этакие ебеня, куда нормальный человек нос не сунет. На мой ответ посмеялся, мол, сам-то он всю Чукотку излазил, любит её, родную, но на туристов удивляется всё равно — он бы сюда в отпуск не полетел.

Александр безошибочно нашёл меня по оставленным координатам и отвёз обратно к аэропорту, где, почти за самым зданием аэровокзала, стоят ещё несколько разноцветных пятиэтажек, магазинов, гаражей-контейнеров и частных домиков. У Александра в этом районе несколько квартир по 2-3 комнаты, которые постоянно забиты ожидающими своих рейсов местными. Мне досталась кровать в двухместной комнате небольшой «трёшки», причём соседа так и не подселили, получились почти одноместные апартаменты с общей кухней. Стоило удовольствие 2000 руб / сутки, но условия очень хорошие: чисто, уютно, тепло, горячая вода, посуда, приятные соседи. За 1900, как я потом выяснила, сдают койку в далеко не самой опрятной комнате на 12 человек хостела «Яранга». Вопреки всем правилам преодоления джетлагов я не выдержала и тут же завалилась спать.

Справиться с разницей во времени в 9 часов, да ещё и в полярный день, оказалось сложновато, пришлось потратить на это несколько дней. Проснулась ночью от заунывного собачьего воя за окном. Столица ЧАО находится южнее полярного круга, поэтому ночью здесь солнца нет, как в Певеке, но всё ж-таки довольно светло. Глухие шторы не спасают.

На улице было абсолютно пусто, только ветерок с отражающимся от стен домов гулким шорохом таскал по бетону какой-то мусор. Тучи разошлись, за неширокой полосой обитаемого бетона теперь хорошо просматривалась тёмная тундра и сопки, какие-то разрушенные постройки вдалеке, груды ржавого металла повсюду, брошенный рядом с дорогой автомобильный кузов, спящие силуэты небольших самолётиков и вертолётов на пустынной и длинной взлётно-посадочной полосе. Стало невыносимо печально, ещё этот невидимый пёс со своей заунывной песней, от которой самой выть захотелось… Было холодно, я мёрзла, зажав невкусную, но такую необходимую сейчас сигарету закоченевшими пальцами, сидя на лавочке на островке цивилизации в нечеловеческих условиях Чукотки, где даже скейт-парк во дворе есть — и мне всё больше и больше нравилось. Страшно сказать, что нравилась безысходность, одиночество, неприспособленность какая-та этого места ни для чего, кроме тоски, максимальная удалённость от всех и вся, но да — именно это всё и нравилось.

С утра я первым делом автостопом сгоняла в соседний район на почту, куда прибыла моя посылка с «Вайлдберриса» (о, блаженная цивилизация с вездесущими маркетплейсами!) с болотными сапогами и кучей всяких орешков, сухой и вяленой еды. Чтобы не платить за перевес в самолёте и не тратиться на дорогущие чукотские продукты, я заказала всё это заранее в Москве, шла посылка около месяца и весила немало. На самолёте Москва-Анадырь я сэкономила, но на Певекском рейсе была просто разорена, ведь ограничение по общему весу на пассажира оказалось всего 10 кг! Девушка на стойке авиакомпании пожалела меня и выписала квитанцию на оплату всего половины лишнего веса, но и это составило около 7 000 руб при том, что сам билет Анадырь-Певек-Анадырь стоил мне 37 000 руб!!! Это был очень дорогой авиабилет с самыми суровыми условиями полёта ever.

Утром, кстати, Угольные Копи ожили: на протяжении получаса мимо моего окна шли пешком и ехали на машинах работники аэропорта, все в ярко-жёлтых жилетах. К 8 утра они в огромном количестве скопились на единственной в районе автобусной остановке, откуда бесплатным, беспощадно дымящим львовским автобусиком поехали на работу. Да, километр пути они едут, а не идут, хотя погода сегодня шептала. Автобус идёт дальше к причалу №10, а потом и по другим районам УКопей, я на нём ещё прокачусь, но в другой раз. Сегодня у меня рейс на Певек.

Несмотря на солнечную и почти безветренную (насколько это возможно на Чукотке) погоду, рейс задержали. Уходить из аэропорта нельзя, посадку могут объявить внезапно, и она будет стремительной, но часа четыре подряд объявляли только, что в Певеке ветер. Параллельно со мной своего вылета ждала ещё пара сотен пассажиров, правда, как потом оказалось, не моего рейса, а всех остальных, тоже задержанных. Как обычно, впрочем.

В аэропорту ко мне подошёл мужчина, спросил, не в Певек ли я, и всучил крупный конверт с написанным на нём номером телефона и поручением передать его какой-то Анне Ивановне сразу по прилёту. Тут особенно не спрашивают, удобно ли тебе что-то передавать, есть ли у тебя связь вообще, чтобы созвониться с адресатом, надёжный ли ты человек... На обратном пути мне приблизительно так же вручат перед вылетом группу школьников с комплектом паспортов, а в Лаврентия передадут банковские документы! Сначала я не поняла, почему из всего огромного количества пассажиров выбрали именно меня, я же явно не местная, пропаду и вспоминай, как звали, но когда мой рейс всё-таки объявили, всё объяснилось.

Найти в аэропорту людей, вылетающих в Певек, явно было нетривиальной задачей. Нас было… десятеро, включая младенца. Счастливые, что мы улетаем в день назначенного рейса, мы расселись по разным углам автобуса, который повёз к самолёту. Подозрения мои подтвердились: мы летим не на том, что я всегда понимала под пассажирским самолётом, а на небольшой крылатой маршрутке, меньше вёзшего по полосе автобуса.

Лирическое отступление. С памятного мне на всю жизнь 2012 года я летала на самолётах всего несколько раз, наглотавшись рецептурных транквилизаторов, и только туда, куда иначе ну никак не добраться. Переживала после полёта сутки в забытьи, так как даже двойная доза сильнейшего препарата не могла меня успокоить в небе, но накрывала сразу после приземления. Поэтому во внешнем кармане рюкзака я возила паспорт с запиской: что, когда, сколько и по какой причине я приняла и куда меня доставить в случае неадеквата с моей стороны. Это самая настоящая аэрофобия, которая, как выяснилось, не снимается вообще ничем, только слегка облегчается препаратами для успокоения буйных психов. И всё равно на каждый рейс я шла, как на добровольную страшную казнь, заливаясь слезами и проклиная тот день, когда меня понесло в такую даль. Кстати, именно с 2012 года я полюбила многосуточные поезда, и в Красноярск, Новосибирск, Барнаул, Екатеринбург, Мурманск, Кандалакшу, Невинномысск, Минводы каталась не по одному разу в плацкарте. Только бы не то что не садиться — не помнить вообще о том, что такое самолёт. И вот передо мной чудо канадской авиамысли — малыш DHC-6...

На самом деле к моменту полёта на Чукотку я начала понемногу отходить от авиабоязни, всё-таки 9 лет прошло, но всё равно сжимала что-нибудь в зубах, затыкала уши громкими песнями, зажмуривалась и качалась, как больная, всю длительность разгона и отрыва от земли, пугая соседей. В этот раз из Москвы летела вообще без таблеток! Но при виде этой консервной банки с винтами в диаметр фюзеляжа внутри похолодело. Из автобуса я вышла первой и без колебаний ступила на откидной трап высотой в три ступеньки. Чему быть, того не миновать! Внутри вдоль бортов в один ряд с каждой стороны стояло, кажется, 12 или 13 кресел. Я села поближе к кабине пилотов, у которой даже двери не было. Пилоты весело болтали прямо тут, передо мной, вывесив над передними креслами свои тёплые куртки, не умещавшиеся в кабине. Когда все сели и дверь закрыли, пилот обернулся к пассажирам и сделал несколько важных объявлений: туалета, конечно, нет, ему тут негде поместиться, так что молодцы, если посетили ватерклозет в аэропорту, потому что лететь 3,5 часа на высоте около 3 км, всем приятного полёта, трогаемся. Винты завыли неистово, так что самолёт затрясло мелкой дрожью, и я вдруг совершенно и полностью успокоилась: если люди решаются ЭТО пилотировать, значит, всё будет хорошо. Где-то в груди весь процесс взлёта ещё стоял неприятный комок, но он был последним аэрофобическим приветом. Дальше каждый полёт стал абсолютным кайфом, как в былые времена, когда я ждала полёта больше, чем отпуска. Конец лирического отступления. Едем дальше.

Маршрутка Анадырь-Певек оторвалась от земли почти мгновенно, не успев разогнаться, и её тут же начало носить из стороны в сторону. Спокойствие пилотов на расстоянии вытянутой ноги как бы намекало, что эта жестяная бочка иначе не умеет. Поднялись над лиманом — его всё ещё штормило, но какие-то суда ходили. Анадырь при взгляде сверху показался меньше, чем среднестатистическое дачное товарищество в Подмосковье, а вокруг тундра казалась по-настоящему бесконечной, Анадырь в ней смотрится цветной тряпочкой, брошенной в пустыне без конца и края.

С воздуха безошибочно можно судить о том, насколько едваобитаема Чукотка. От Анадыря до Певека на протяжении почти тысячи километров не было НИ ОДНОГО населённого пункта. Нам страшно повезло с погодой: весь рейс прошёл при свете яркого солнца, которое заливало бесконечные болота под нами, изредка прорезаемые чёрными ручьями или широченными бирюзовыми реками. Обитаемая зона за бортом закончилась минуты через три после вылета, дальше Анадыря — ничего. Снова следы человеческого пребывания стали заметны минутах в 20 от Певека — внизу появилась тонкая прямая грунтовка, та самая, что тянется от Певека к Билибино.

Красоты под крылом самолёта описать сложно. Это настолько же потрясающе и неповторимо, насколько безжизненно. Я поняла, что мы приближаемся к Певеку по вдруг заголубевшему горизонту: Чаунская губа Восточно-Сибирского моря оказалась безоблачной только раз за время моего пребывания тут. Самолёт заходил на посадку в аэропорт бывшего посёлка авиаторов Апапельгино над морем, так что и заповедный остров Айон было видно, и другую сторону гигантского залива, и сам крохотный Певек — самый северный город России — на вдающемся в залив мысе Певек, и столбы выветривания на сопках близ мыса Шелагского, и заброшенные национальные поселения на берегах. Голубейшая вода мелко зыбилась и показывала потрясающие рельефы дна на мелководье. Да, в хорошую погоду здесь в тысячу раз красивее, чем на Лазурном берегу, у меня от удовольствия аж мелкие мурашки по ногам забегали. Вот только хорошая погода здесь — редкий подарок Северного ледовитого, хотя мне ли жаловаться.

ПРИБЫТИЕ В ПЕВЕК

Посадочная полоса в Певеке чуть ли не единственная на всей Чукотке после Анадыря выложена из бетонных плит и длинная настолько, чтобы принимать крупные лайнеры. До 2021 года отсюда можно было напрямую улететь в Москву, редко, но можно! Из других мест Чукотки это физически нереально сделать. Поэтому жители Певека крайне редко оказывались в Анадыре — незачем. Но советское наследие не вечно, полосу поставили на ремонт, причём ремонтирует её сербская компания силами рабочих-сербов, но об этом отдельно скажу позже. Отсюда вроде как можно улететь на Москву с пересадкой в Якутске, но узнала я об этом, когда все билеты уже были на руках, поэтому вышло, что вышло.

Когда наше чудо техники село в Певеке, началось то самое чукотское одиночество, которого мне не хватает до сих пор. На Чукотке, особенно на самом её Севере, очень много открытого пространства. Куда ни посмотри, взгляд почти нигде не упирается в препятствия. Человеческому мозгу тяжеловато такое переносить, его обезьянья сущность должна различать возвышения и препятствия, на которые можно залезть при появлении опасности, а тут…

В самолёте было довольно холодно весь полёт, потому как с отоплением у этой консервной банки не очень, да и сифонит изо всех щелей. Я была готова, выходя в аэропорту, что снаружи будет прохладно, но зубы застучали громче мыслей. Мои испорченные обморожением пальцы почти сразу начало ломить от пронизывающего ветра. При этом солнце светило и небо голубело так, что и не подумаешь о холоде! Почти сразу по выходе меня окликнул пилот, мол, а вещей у вас нет что ли? Есть, откликнулась. Так забирайте. Из багажного отсека повыкидывали некоторое количество сумок, я взяла свой рюкзак и пошла к единственному в зоне видимости зданию. Людей нигде не видно. Других самолётов тоже. Только чайки вопят и сражаются с ветерком, и синяя вода самого холодного океана планеты плещется почти сразу за краем полосы. Настроение — безумие от счастья.

В двухэтажном советском строении аэропорта пассажиров встречают пограничники, обычно в количестве двух. Кто вы? Откуда? Зачем прилетели? Всех остальных пассажиров выпустили наружу, задав для проформы нужные вопросы, а меня попросили подняться на второй этаж. Всё ещё в шоке от разницы во времени (дома как раз сейчас ночь) я сидела в кабинете начальника и клевала носом, пока меня расспрашивали, весьма дружелюбно кстати, есть ли у меня лодка, с собой ли загранпаспорт, как меня занесло в Певек, откуда я о нём знаю, где остановлюсь, есть ли у меня подельники, где собираюсь гулять и проч., и проч. Общались с улыбкой, но отвлекаться не давали, хотя кофием с печеньками после длящейся вот уже больше суток дороги напоили.

Просидела я у погранцов больше часа. Всё это время мне настойчиво кто-то пытался прозвониться, но здесь со связью совсем беда плюс глушилки работают. Несчастная тётушка, ждавшая документы из Анадыря, чуть с ума не сошла: по телефону говорят, что самолёт сел, а до меня не дозвониться. Пока сидела, думала, как добираться до Певека. 18 км безлюдной грунтовки с гуляющими вдоль побережья белыми медведями — такое себе удовольствие. (Медведи вдоль дороги реально гуляют, местные потом фотки показали.) А тут ещё и вечереет, как бы в темноте не оказаться там одной… Хотя стоп. Какая темнота? В середине июля тут полярный день. При безоблачном небе это означает, что день от ночи почти ничем не отличается, только ещё большей безлюдностью дороги от аэропорта. Днём хотя бы рабочие на МАЗах туда едут, а ночью просто — никого. Задала этот вопрос пограничникам.

Они здесь общительные и отзывчивые просто в силу того, что общаться не с кем и отзываться не на что, скучают без людей. А новое лицо для них, особенно женское, сольное, улыбчивое, намеревающееся пешком упереться на полярную станцию Валькаркай — настоящее событие, хоть и странное. Туристов здесь почти никогда не бывает. В итоге у меня взяли номер телефона, адрес проживания, сказали, что в Певеке меня ещё разок вызовут к себе пограничники, донесли мой рюкзак до старенького ПАЗика и, поговорив с кем-то, посадили меня туда же. В автобусе уже сидели несколько человек чукотских детей, которых только что сняли с вертолёта из Биллингса и везли в Певек, чтобы утром отправить на самолёте в Анадырь, а оттуда в Москву, а оттуда в лагерь на Чёрном море. Дети смотрели на меня, как на чудо чудное, просили потрогать рюкзак, я разрешила даже попробовать поднять, после неудачной попытки меня заметно зауважали. Присказку про «наивных чукотских детей» я больше в своей речи не употребляю, потому что их наивность оказалась не притчей, а настоящей их бедой. Об этом в своё время.

ПЕВЕК

Певек. Город ромашек, как его именуют в местном музее и местной прессе. Самый северный город России. Как гордо заявил мэр, выступая в музее: «С сегодняшнего дня в Певеке стало одним жителем больше: нас теперь 5503 человека», хотя Википедия даёт меньшие цифры. Кто-то ещё родился в этом царстве холода, безночия, болот и медведей…

В Певек я хотела давно. Мой однокурсник и друг по Консерватории приехал из Певека и много про него рассказывал: про настоящий Северный Ледовитый, про белых медведей на сопках вокруг города, про китов, которые иногда проходят под окнами, про места, где нет дач и огородов, потому что некуда ехать и ничего не растёт. Последнее мне в душу особенно запало как человеку, много времени в детстве проведшему на даче. Я слушала эти рассказы, как будто он говорил о другой планете. На тот момент я видела только зажиточную Европу и пышное Средиземноморье, для меня и Россия за МКАДом была открытием, а тут такое… Деревьев нет, медведи, киты… Страстно захотелось посмотреть на это чудо своими глазами. Это было ещё до того, как я узнала про походную жизнь, про то, что жить можно не только в 5-звёздочном отеле, про то, что бывает по-настоящему.

Название Певек происходит от чукотского «пахучее место», так как тут якобы много лет назад произошло кровопролитное сражение чукчей с юкагирами, и множество трупов валялось повсюду, источая не самые приятные ароматы. Представить себе, что здесь было крупное сражение, нелегко, да и крупным оно было, наверное, по местным представлениям — человек сто с обеих сторон. Но это мои домыслы, а фактов никто не знает: письменности у чукчей не было до прихода СССР, а после прихода СССР почти не стало самого языка. Так что, кто там с кем воевал и как называл мысы и сопки, можно только догадываться.

Певек как поселение появился в 30-е годы прошлого века, благодаря активной деятельности партийного представителя Наума Пугачёва, именем его названа улица, на которой я жила. То есть поселение это советское, не чукотское, поэтому и русских с украинцами здесь абсолютное большинство. Во-первых, Певек стал портом на Северном морском пути, во-вторых, приграничной зоной (тут я недоумеваю — до Берингова пролива почти 900 км), в-третьих, активная геологоразведка обнаружила на Чукотке золото, уголь, а в районе Певека — уран и олово, которым позже снабжался фронт — это и подтолкнуло развитие Чаунского района. Тут в разное время работали крупнейшие советские геологи: Чемоданов, Обручев, Рохлин, широко известный в узких кругах геофизик-писатель Олег Куваев. Последний написал роман «Территория» как раз об этих местах. Чукчи на мысе Певек не жили, предпочитая менее ветреные места на берегах Северного Ледовитого океана, то есть по-настоящему обитаемым район стал только при Советах. Да и как обитаемым… Не в центральнороссийском понимании этого слова, но всё-таки были Красноармейск, Бараниха, Валькумей и немного чуть меньших поселений, от которых сейчас остались развалины посреди тундры. Сам Певек был больше, рядом с ним активничала автобаза, вокруг которой тоже жили люди. На пути к Валькумею жили люди. Около мощной антенны жили люди. В Апапельгино, где сейчас аэропорт, трудились «авиаторы». А сейчас во всех этих посёлках только ветер гуляет по улицам и качает детские качели, как в постапокалиптических фильмах. Не преувеличиваю, смотрится жутковато. Вообще удивительная разница в ощущениях между эйфорией от тех мест, куда человек не приходил (в плане жития), и тоской от тех, из которых он ушёл. Разница в знаке, а по силе своей ощущения одинаково мощные.

Певек встретил солнышком и дубаком. Мой консерваторский друг Эдик договорился с родителями, которые на лето всегда покидают Певек, чтобы они разрешили мне пожить в их квартире. Они тоже условно неместные, переехали с Алтая в Певек больше 20 лет назад и мечтают навсегда его покинуть, как выйдут на пенсию. Квартира, как часто на Северах, большая, трёхкомнатная, просторная, в каком-то уютном постсоветском стиле, круглый год отапливаемая. На полках — книги о Певеке и Чаун-Чукотке, которыми я скрашивала бессонные ночи. Сразу же побежала в магазин, купила баночку маринованной фасоли, туалетную бумагу «54 метра» (классика!), пачку чая, хлеб и мааааленькую упаковку творога. 700 рубчиков. Из 2023 года не кажется чем-то удивительным, а тогда я от такой стоимости обалдела и расчехлила карпюр, гречку в пакетиках, орешки и вяленую курицу из вайлдберриса. На просторной кухне с витиеватым тюлем и видом на голубую океанскую воду впервые спокойно села и выдохнула: ничего, вроде всё складывается, сейчас отдохну, прогуляюсь по городку и буду готовиться к завтрашней вылазке на Валькаркай.

Тут же позвонили пограничники и пригласили на беседу. Кто б знал, что они будут названивать мне по два раза на дню, со скуки, видимо, пока не приедет съёмочная группа «Культуры» и не перетянет на себя внимание. Всё равно полдня ещё до вечера, пошла искать погранцов мимо стоящей у причала самоходной-ледоходной атомной станции «Михаил Ломоносов», по бетонным коробам, в которые упрятаны городские коммуникации, минуя безумное количество магазинчиков едва ли не в каждом подъезде жилого дома с женскими именами на вывесках и скудным, наполовину просроченным ассортиментом, мимо внезапно стоящих между обитаемыми пятиэтажками пустых домов, мимо крупных, лохматых, ласковых уличных собак и самых обычных, как дома, людей, только гуляющих в шапках и пуховиках в самой середине лета. Вдоль бетонных улиц растут сердитые северные ромашки и какая-то пушистая бурая трава, названия которой мне так никто и не сказал. Трава эта как-то особенно запала в душу, так она живописно клонится долу на ветру, рисуя вокруг себя по пыли ровные круги. А ещё много ржавого железа во дворах, это прямо какой-то чаунский отличительный признак.

Погранцы оказались ребятами настолько скрытными, что даже имён своих не назвали. Долго расспрашивали, как да чего, рассказывали про белую медведицу с медвежатами, которую видели бредущей в сторону перевала, куда мне завтра идти. На мысе Шелагском у балка обещали агрессивного бурого медведя. О прекрасной барышне Ире Рыжовой, рассказ об автостопе до Певека которой окончательно вдохновил меня сюда добраться, отозвались сдержанно-весело, мол, барышня весёлая, с дуринкой, пешком одним днём махнула от Янраная до Валькаркая налегке. Накануне поездки Ира писала мне, что дорога предстоит болотистая, медведей она не видела, но прошла легко, всего-то 35 км. Я рассчитывала повторить её марш-бросок, но лоханулась так, как ещё не случалось в моей ходильной практике. Погранцы мою решимость не оценили, дали телефон для экстренных звонков (хотя связи там и в помине нет), дали даже телефон обитателя метеостанции Валькаркай, у которого по спутнику есть вотсап, а потом отвезли на казённой машине в магазин охотничьих принадлежностей. Там взяла фальшфейер и сигнал охотника по цене праздничного салюта, а вот винтового газового баллончика под мою горелку у них не нашлось. И нигде в Певеке не нашлось. И в Лаврентия потом не нашлось! Выход запланировала на 7 утра.

Дальше всё пошло не по плану. Несмотря на то, что держалась весь день и легла около 9 вечера, в полночь проснулась с ощущением, что уже не засну. Зашторенные окна не могли спрятать яркого, низко стоящего у горизонта солнца. Потянуло гулять.

Неспящих в Певеке оказалось немало. Пронзительно, иначе не скажешь, прозрачный воздух, какого я больше не застала на Чукотке с той ночи, навевал романтически-печальное настроение. Попинала гальку на берегу за домами, дошла до порта с его выселенными домами, походила вокруг двухэтажных советских построек, тоже выселенных и медленно оседающих в тундру, погладила бурую травку, которая для меня теперь ассоциируется только с Певеком, посидела с видом на солнце, которое медленно и почти горизонтально катилось по открытому морю, касаясь воды. Не хватило…

Забежав домой и захватив шапку и перчатки, решила сходить на сопку чуть севернее Певека, где виднеется крест. Жила я в самом крайнем на выезде из Певека доме, так что сразу вышла из жилой зоны на грунтовку и побежала навстречу солнцу, которое как раз доползло до мыса Шелагского (он сторожит выход из залива в открытое море-океан) и начало подниматься. У бензозаправки с ценами за литр 95АИ на 10,5 руб выше Москвы ко мне присоединились три очаровательных лохматейших пса. Вместе мы поднялись вдоль заброшенных домиков к полузаброшенной автостанции, свернули на сопку и поднялись к кресту. С собаками было не страшно, что где-то незамеченным появится медведь.

Два часа ночи. Яркое солнце уже не насыщенно жёлтое, как у горизонта, а ослепительно белое. Со стороны Северного Ледовитого тянет муть, Шелагский заволокло плотным белым туманом-облаком. До него по прямой всего 60 км. Псы носятся, играют, не замечая этой величественной страшной красоты. Со всех сторон бесконечность или тундры, или океана. Сейчас кажется, что на Марсе «природа» должна быть приветливей, чем здесь. Не знаю, как и описать, но это именно то, что ярче всего врезалось в память и поразило: царство Снежной Королевы, в котором нет снега, но оттого её чертоги ещё мрачней и величественней, как будто открыто то самое леденящее душу нутро Королевы, которое она прятала от мира под снегом. Зацепил меня Певек не на шутку…

То самое чувство, когда от переполненности хочется то кричать, то писАть, то ошарашенно заткнуться и впитывать. Руки дубеют на ветру, несмотря на тёплые перчатки, уши под шапкой и двумя капюшонами заледенели, колени не гнутся. Но как отвернуться и спуститься обратно в город, в тёплую квартиру? В конце концов усталость взяла своё, и я скатилась с сопки прямиком в Певек, записала в тетрадь несколько строк ахов и охов, залезла под тёплое одеяло и отключилась.

НЕУДАЧНЫЙ ВЫХОД НА ПОЛЯРНУЮ МЕТЕОСТАНЦИЮ

Подъём через три часа. Рюкзак на три-четыре дня пути был собран с вечера, оставалось только достать из холодильника купленные вечером продукты. Из-за недосыпа и странного головокружения чувствовала себя поганенько. Рюкзак показался слишком тяжёлым, выложила палатку, ненужную горелку и решила во что бы то ни стало дойти до полярной станции одним днём. Там переночую и обратно тоже доберусь за день. Что было в тот момент в моей больной голове? Теперь понимаю, что в итоге всё обошлось хорошо, а то могла ведь и встрять по полной. На каком-то автопилоте оделась, залезла под рюкзак и вышла.

Ещё не вышла из Певека, как стало очень жарко, несмотря на ледяной ветер. Знак уже был нехороший, но на него не обратила внимания: мол, я же иду, вот и согреваюсь. Разделась до футболки. Идти было тяжело, но это от недосыпа, конечно… Первые три километра ни одной живой души видно не было, как будто город рано не встаёт, ну и ладно, дойду так! Тщательно выверенный накануне и утверждённый погранцами маршрут, в который входила необходимость добраться до заброшенного чукотского поселения Янранай автостопом (40 км) максимум за два часа, чтобы успеть потом 35 км протопать болотами, превратился в голове в лёгкую прогулку из серии «ну сколько пройду, столько и пройду». На полярную станцию передана информация, что в районе 5 часов до них должна дойти девушка. С полярной станции получена информация, что погода резко испортилась, густой туман и очень плотный ветер дует мне навстречу. Девушке похер, девушка идёт. Когда завернула за сопку и последние строения скрылись из виду, стало видно, сколько мне предстоит пройти. Что-то внутри шевельнулось: «А так ли оно мне надо…», но ровно в этот момент сзади послышался грохот старенького КАМАЗа. Развернулась ему навстречу, широко улыбнулась и вытянула руку. Остановился.

Водитель — пожилой крупный мужчина — работает на строительстве взлётно-посадочной полосы в Апапельгино, везёт какую-то арматуру. Добросит меня до аэропорта, это 18 км из 40, ну да ладно, разберёмся. В разговоре поняла, что он как-то странно говорит по-русски, поинтересовалась, и каково же было моё удивление — дядька оказался чистокровным сербом, жителем Белграда, работником белградской строительной компании, приехавшим на лето на заработки! Вот тебе на, где бы я ещё поболтала на любимом славянском языке! Серб тоже страшно удивился явлению на пустой чукотской дороге сербоговорящей мадам, обсудили всё, что можно было успеть за 18 км грунтовки, и тепло распрощались около аэропорта, srecan put, Tanje!

Апапельгино раньше было «посёлком авиаторов», обслуживавших довольно активный при Советах аэропорт. Сейчас это груда развалин, которые когда-то были двухэтажными панельными домами. Между останками домов снова и снова груды искорёженного ржавого металла, фюзеляж самолёта, какие-то двигатели, пружины, турбины, винты. Новое, недостроенное здание школы. Тундра во всей её неприветливости: озерца стоячей воды, топкие дворы, ветер. За посёлком — огромная свалка запчастей, а дальше только ровная, кое-где уже проваливающаяся грунтовка в сторону Янраная, куда ездят только рыбаки да грибники. Осталось пройти 22 км до Янраная, а там…

Мимо проехал УАЗик. Мне казалось, что на такой безлюдной дороге любая машина остановится, чтобы подобрать одиноко бредущего хрен знает куда человека, но нет, «козлик» прокряхтел без остановки. Я даже немного удивилась. Следующие 15 км — ни души.

Со стороны Шелагского действительно потянуло тучи. Впереди виднелись сопки. Где-то между ними лежит мой дальнейший путь. На сопках высятся кекуры, отдельно и группами. С борта самолёта они казались мне разрушенными строениями, но сейчас ясно увидела — это скалы выветривания. Странно они тут смотрятся. Вокруг гладкий болотистый тундряк, поднимающийся на сопки, тянущийся вдоль берега, и вдруг эти каменные, как будто из земли выросшие исполинские останки каких-то древних пород, внешние слои которых выветрились за миллионы лет, а твёрдый сердечник остался. Иногда, когда забывала про эти столбы, а они вдруг снова возникали из тумана, боковое зрение идентифицировало их как толпу людей, стоящих на сопке. Глядь туда, а нет… Я тут совсем одна, а эти чёрные фигуры как будто глядят на меня из тумана и о чём-то между собой кумекают…

Дорога после аэропорта резко ушла от берега, и вокруг потянулись озерца и болотца. Здесь, в удалении от прибрежных крикливых чаек, стало звеняще тихо. Шарканье моих ног по дороге гулким эхом разносилось вокруг. Хотя, может, это только мне так казалось, но я слышала свои шаги, как поступь Годзиллы. Изредка тишину рвали мягкие курлыки журавлей, которые парами перелетали над тундрой в поисках ягод. Курлы-курлы, курлы-курлы, вот и поговорили, снова тишина. Ржавые километровые столбы вдоль дороги помогали не сбиться со счёта, вот уже десятку прошла, вот ещё один, ещё. Надо бы остановиться, сделать привал, но в мутной голове, наконец-то, начало проступать осознание, что сегодня выдвигаться из Янраная будет нельзя: много времени потратила на дорогу, которой выделено было всего 2 часа, да и километров уже пройдено чуть меньше 20 в сумме, а там ещё 35… Осознание осознанием, но какая-то дебильная упёртость победила, и я продолжила идти без привала. Конечно, я не позавтракала, в меня не лезло, но ничего, скоро остановлюсь на обед. А пока надо идти, надо, надо…

Очередная здравая мысль была забыта, как только послышался гул мотора позади. Приятный пожилой водитель остановился и начал расспрашивать, куда да зачем. Сказала, что на Валькаркай, он покачал головой, мол, я без ружья из машины не выйду, а ты вон куда собралась с одним фальшфейером. Он в Янранай не собирался, его целью была полянка морошки в полукилометре отсюда, но уже попрощавшись и захлопнув дверь машины, он вдруг передумал: «Садись, довезу, тебе ещё долго идти». По дороге рассказал, как его жена с визгами неслась к машине, увидев медведя далеко-далеко на сопке, и с тех пор от машины отходить боится. Поведал, что бурого медведя выстрелом легко отпугнуть, а вот белого не получится, он привык ходить по лопающимся льдинам, на выстрел и внимания не обратит. Но белый медведь — это же мистика, его нелегко встретить, даже сильно того желая, подумала я, чтобы успокоиться, и продолжила улыбаться. Про ушедшую в мой перевал медведицу водитель ничего не сказал, значит, погранцы припугнуть хотели просто.

Дорога снова повернула к морю. Вдалеке показались несколько двухэтажных, как будто свежеотремонтированных домов, но с выбитыми окнами. Это Янранай. Поселение с 2015 года отключено от коммуникаций и более не значится жилым, все его жители, около двухсот человек, переехали кто в Певек, кто ещё куда-то. Дорогу к Янранаю перестали обслуживать, потому-то она и проваливается местами, по ней до сих пор ездят только немногочисленные «дачники», которые из стройматериала оставленных домов обустроили себе сараи прямо на берегу моря, балки по-местному, и приезжают летом на выходных половить рыбу да пожарить шашлыки. Но выглядит это совсем не так, как в центральной России ))

Мой прекрасный водитель помахал на прощание и уехал обратно. Я включила навигатор, чтобы понять, куда дальше идти, и тронулась по направлению между сопками, решив не терять времени на отдых, ведь и так дольше рассчитанного добиралась до Янраная! Тут стоило бы вставить смайлик из серии «фейспалм».

Сразу стало понятно, что путь нелёгкий, но пока в тундре угадывалось хоть какое-то направление, в котором довольно давно проехал Трекол, я старалась не обращать внимания на топкую почву под ногами. Вымокла сразу. Стоящий тут туман хорошо промочил и без того богатую на воду тундру. В одном месте в грязи в колее увидела крупные следы какого-то немаленького и довольно тяжёлого копытного, крупнее снежного барана, но местные мне так и не смогли объяснить, что у них тут за копытное. Северный олень, наверное, кому ещё быть, хотя говорят, что дикого оленя уже не осталось.

Когда Янранай скрылся из вида, намёки на колею начали таять и постепенно исчезли совсем. Я оказалась в долине между нескольких сопок, в которую не попадал холодный ветер с моря, а потому стало довольно жарко. Разделась, забив на тучи комаров, которые в безветрие сразу начали лезть в уши, нос и глаза, к ним довольно быстро привыкаешь, иначе можно сойти с ума. Под ногами становилось всё болотистее. Сначала ещё ухитрялась шагать с кочки на кочку, снимала обувь, перебраживая речки, а потом плюнула: всё равно не поможет. Где-то километров через 6 нашла небольшой балок, одиноко стоящий среди болота, приметила его на случай, если придётся возвращаться и надо будет заночевать или вдруг вот прямо сейчас увижу медведя. Но вокруг было пусто, только комары. То и дело казалось, что воооон под той сопкой стоит туристическая палатка, доходила туда, но яркое пятно оказывалось очередным искорёженным металлоломом. Иногда дорога выныривала из болота, и скорость резко увеличивалась, пока через сто метров не начиналась снова грязища и стоячая вода.

Время близилось к обеду, а я только-только приближалась к середине перехода от Янраная до Валькаркая, который через перевал составляет 35 км. В таких местах главное — не оборачиваться назад, но я обернулась и настроение упало: в тундре, когда глаз не встречает никаких препятствий, все расстояния кажутся маленькими. Я 16 км пёрлась по гадскому болоту, а позади — вон он, проход между сопками, вон даже кусочек дороги виднеется, как будто до него полчаса ходу. Усталость валила с ног, но я упорно шла, мысленно проговаривая про себя мантру про то, что обязательно дойду, главное, не тормозить и не думать, что тяжело и, если честно, страшно.

В одном месте, где снова начала угадываться колея Трекола, меня остановил след. В грязи отпечаталась огромная когтистая лапа, вытянутая, с расположенными рядышком длинными мохнатыми пальцами. След был относительно свежий и… очень большой. Внутри что-то шевельнулось, мантра перестала читаться, я встала, как вкопанная. Медведица с медвежатами ушла в перевал, белая! Может, правду сказали, а не припугнуть хотели? Похоже на то. Я перебрала в памяти все вариации виденных следов бурого медведя, тщетно пытаясь себя уговорить, что это бурый, но такой формы лапы у бурого быть не может. От вглядывания в однотонную даль уже болели глаза, но я напряжённо осмотрелась ещё раз, стараясь заметить вдалеке движущееся светлое пятно. Вокруг было пусто и безжизненно. И ещё очень тихо. Кажется, бодрости духа резко прибавилось и, чтобы отогнать сильно увеличившиеся в размерах сомнения, я бодро зашагала дальше, сжимая зубы и виня себя в лени и подлой трусости. Если белый медведь появится, я увижу его издалека и развернусь обратно, вот и всё! На большом расстоянии человек видит намного лучше медведя, он меня и не заметит. Если только услышит запах… Не думаем о ерунде, не пугаем себя, продолжаем движение!

Уверенности поубавилось, но от этого я шла быстрее и злее, пока не дошла до того самого перевала. Он оказался намного круче, чем я предполагала, идти предстояло довольно резко вверх. Под перевалом текла река, судя по навигатору, последняя на моём пути. Дальше идти предстоит около 18 км по ощутимо поднятому плато без обозначенных источников воды. Мало того, как часто потом я видела на Чукотке, при изменении высоты довольно резко менялась и погода: тут я стою в футболке, облепленная комарами, вижу весь пройденный путь, а там, в нескольких сотнях метров дальше по маршруту (и паре-тройке десятков метров по вертикали) стоит непроглядное облако, которое рвёт ветром, его разносит в разные стороны у меня над головой, но прозрачнее впереди от этого не становится. Точно, начальник метеостанции передавал, что у них пасмурно и шквалистый ветер мне в лицо… Твою мать…

Проведя в дороге добрых восемь часов, я наконец-то решила, что пора бы сделать передышку и заодно перекусить. Утренние углеводы давно израсходовались, а идти три дня без еды на чае с сахаром, как я весной чудила в Крыму, тут не получится: климат суровый и нагрузки лошадиные. Устроилась на берегу речки (как потом оказалось, не питьевой, так как её вода богата мышьяком или чем-то таким же ядовитым), умылась, отдышалась, вытащила комаров изо всех доступных мест и полезла в рюкзак за обедом.

Сначала не поняла. Обычно я кладу ближайший приём пищи в клапан, но там еды нет. Наверное, из-за плохого самочувствия забыла распределить еду по приёмам, ладно, раскопаем внутренности рюкзака. К тому моменту, когда я окончательно убедилась, что еды в рюкзаке нет, вещи были безбожно раскиданы и перерыты с точностью до каждой пары трусов. Ни хлеба, ни фасоли, ни колбасы, ни сыра, ни каши, ни вафель — ничего! Пакет со всеми приёмами пищи на три дня и вкусными подарками обитателям полярной станции остался в холодильнике! С вечера я его не упаковала, а утром недосып, головная боль, поднявшаяся, как я потом поняла, температура, головокружение… и вот я прусь чёрт-те куда, где на многие сотни километров всего пара обитаемых мест и даже белым медведям и журавлям жрать нечего, без крошки во рту и в рюкзаке. Как это могло произойти?! Всегда такая скрупулёзная в плане подготовки, я не беру единственное, что действительно важно в автономном выходе! Шок, невероятно, чудовищно!

Вот тут осознание близости пиздеца, наконец, пробило мою мутную голову и затуманенное сознание. Вдруг поняла степень своего голода и усталости, полного отсутствия сил идти, потому что запас питательных веществ был неграмотно израсходован на долгий путь по дороге в спешке и без передышек, на ломление через болота, «потому что я же не успею к назначенному времени», а завтрак был, мягко говоря, не обильный. Стояла на камне посреди речки и нервно смеялась, покусывая губы и качая головой. Вот это да… Вот это походник с опытом… Кому скажи, станешь героем анекдотов…

Последнее сумасшедшее, что я сделала в этот день, это попытка выйти за перевал. Боязнь зафиксировать убытки, так сказать, признаться себе, что вся эта усталость и лошадиный болотный забег оказались впустую. И только оказавшись в туче с мощным ветром, едва дыша от усталости и не видя ничего впереди, я сдалась. Только когда поняла, что это уже не шутки — свалюсь без сил километров через 10 и уже не смогу встать. Почему понадобилось так долго уговаривать себя, что это не отговорки, не трусость, не лень, а объективная реальность? Потому что ещё со вчерашнего дня плохое самочувствие как будто уговаривало: «Забей, не ходи, здесь есть, где погулять», а теперь грызло чувство вины перед самой собой. Наверное, стоило это пережить, чтобы намёки организма понимать с полуслова.

Дорога обратно к Янранаю была бесконечной, хотя я почти всё время видела между сопками кусочек берега, на котором стоит посёлок. Мокрые, тяжёлые ботинки не хотели шагать по тундровой кочке, проваливаясь между, в жижу, из-за этого меня бултыхало из стороны в сторону, и приходилось последние силы тратить на удержание равновесия. Выходя к Янранаю, я понимала, что необитаемый посёлок — только возможность укрыться от непогоды и поспать, но никак не поесть, поэтому редкую мелкую голубику ощипывала тщательно. Где-то глубоко внутри теплилась надежда, что сегодня суббота, и кто-то из рыбаков наверняка захочет свежей рыбки и приедет в свой залатанный балок на берегу, несмотря на грозящую размокропогодиться погоду.

И о счастье! На берегу стоял тот самый УАЗик, который ещё утром (как будто в прошлой жизни было!) проехал мимо меня близ Апапельгино, не взяв на борт горе-автостопщицу. Рядом насыпана куча угля для отопления балка, сам балок большой, выглядит надёжно, перед входом расстелена и сушится сеть, на берегу около лодки муж с женой разбирают рыбу.

Видок у меня, наверное, был не очень. Женщина, прекрасная Валя, увидев меня, с недоверием и опаской спросила, всё ли в порядке. В здешних местах появившийся из ниоткуда человек вызывает нешуточные подозрения, ведь кроме нас троих тут никого. Преодолев дикое стеснение, я выдавила что-то типа: «Простите, очень хочу кушать и горячего чаю». Валя тут же изменилась в лице, засуетилась, забегала, «сейчас-сейчас», пригласила в балок. От смущения за нелепость положения я подумала, что мне просто вынесут кусок хлеба и дольют термос, а она настойчиво звала внутрь. Зашла. От растопленной печки вдруг стало так тепло и хорошо, что если бы не голод, упала бы и заснула тут же. Из поесть прямо сейчас предлагался Доширак, намазать бутерброд маслом, закусить малосольным огурцом. Казалось, что здесь это должно быть фантастически дорого, оттого рука не поднялась ни на что, кроме Дошика, чашки чая с сахаром и пряников. Боже, мне казалось, что ничего вкуснее на свете нет и быть не может! Глаза стали закрываться сами собой, я совсем окосела.

Валин супруг, Валера, пришёл попить чаю и выяснить, что тут за «явление Христа народу». Пока рассказывала, сонливость прошла. Оба покачали головами, мол, а знаешь ли ты, что тут недавно белая медведица с малыми прошла? Вот прям тут, рядом с балком? Показали на телефоне видео, снятое из крохотного окошка балка. Мамочки…

Идя к Вале с Валерой, приметила для ночёвки высокий сарай с крепкой крышей, под которой проломлена дыра, но уйти мне не дали. На улице стало совсем холодно, через два дня пойдёт снег, поэтому сопротивлялась я недолго. В балке стоит большая кровать и диван около стола, на нём я и примостилась, завернулась в спальник, не снимая шапки, и отключилась. Наконец-то, после нескольких бессонных ночей меня накрыло крепким беспробудным сном, длившимся часов десять.

Проснулась одна в балке. Хозяева уже давно были на улице, проверяли расставленные сети, на диком ветру жарили шашлык из курицы. На мои отговорки мне сунули тарелку и положили в неё несколько аппетитных кусков. Весь день прошёл в рассказах о жизни на Чукотке, о том, что оба приехали с материка ещё в Союзе, горячими молодыми головами, но сейчас мечтают выйти на пенсию, до которой год остался, и покинуть Чукотку навсегда. У сына квартира в Туле, сами вроде накопили за 30 с лишним лет на небольшой домик в центральной России или в родной для Вали Украине. Здесь тяжело, очень тяжело. Хорошо хоть есть квоты на вылов рыбы для собственных нужд, не такие большие, конечно, как для коренных народов, чукчей и эскимосов, но всё-таки. Зарплата, несмотря на огромный северный стаж, небольшая, а жизнь в Певеке ну очень дорогая. Кусок курицы так и встал поперёк горла.

Погода сегодня шептала: на сопках в сторону мыса Шелагского лежали толстые тучи, а сверху ни облачка и ветрище воет. Мне выдали толстенную рабочую куртку на пять размеров больше меня, и я пошла гулять, не боясь ничего отморозить. На берегу на другом конце посёлка обнаружились ещё два обитаемых балка с большими семьями чукоч, видимо, теми, кто жил в Янранае до закрытия, а сейчас отдыхает на «даче». Дети носились по берегу, а взрослые еле лыко вязали. Пьянство — бич коренных народов не только на Чукотке.

За посёлком вышла на кладбище. Сначала не поняла, где я: всё заброшено, деревянные столбы-памятники завалились, часть кладбища осыпается вместе с сопкой в море. Часть памятников безымянная, на части написаны имена, обычно русские, понятные, а фамилии настоящие чукотские. На самом деле, фамилии при Союзе были образованы из чукотских имён, а Иваны да Марьи появились только для заполнения соответствующих полей в советском паспорте. Так появились Рытхэу, Тымнетегины, Тымневакаты, Нутеуги. Сейчас это фамилии, но ещё недавно они были именами. Никто из коренных, кого я спрашивала, не смог мне объяснить смысл деревянных столбов на могилах. Чукчи вообще интересные ребята в плане объяснений: они будут тебе объяснять то, что им интересно, а не то, что ты спросила, поэтому вместо смысла памятников я узнала, что христианская традиция погребения на Чукотке долго не приживалась, и даже сейчас есть те, кто хоронит по-старинке. Оно и понятно: копать вечную мерзлоту — занятие странное и неблагодарное, особенно, если покойник отошёл зимой. Его особым образом оборачивали, отвозили подальше в тундру с дорогими ему вещами, проводили специальные ритуалы, чтобы он не вернулся к живым и никого с собой не забрал, обкладывали камушками и оставляли диким зверям. Так что янранайское кладбище небольшое, советское, а на другом берегу залива от села Лаврентия, в бывшем поселении Пинакуль, запросто валяется и никого особо не удивляет детский череп. Такие вот местные особенности.

Ближе к вечеру мои рыбаки засобирались домой. Сытая, выспавшаяся и довольная жизнью, я готова была спокойно прочесать пешком 40 км до Певека по дороге, но меня впихнули в УАЗик на кучу скарба и довезли до самой квартиры. Заодно рассказали, почему не взяли меня по дороге на Янранай, когда я голосовала близ Апапельгино: в машине свободного места не было, везли много всего для выходных в балке, а тут видят какого-то нелепо одетого мужика (?!), который прётся в направлении в-никуда, странный какой-то, наверное, что-то с головой неладно, не будем останавливаться. Так я внезапно узнала, что меня можно спутать с полоумным мужиком :) Распрощались тепло, обменялись телефонами и даже пару раз списывались зимой. На Севере редкие встречи надолго остаются в памяти.

СТОЛИЦА ОЛОВОДОБЫЧИ — ВАЛЬКУМЕЙ

Пограничники позвонили сразу, как я зашла домой, как чувствовали. Что? Как? Где были? Почему не звонили? Куда собираетесь? Не успел закончиться один выход, пришлось на ходу планировать следующий. Сказала, что завтра пойду в Валькумей. По карте до него около 14 км. Валькумей был построен при Союзе, как и весь почти Чаунский район. Что, в целом, многое говорит о его пригодности для жизни…

Дорога из Певека довольно хорошая. Сначала она заводит на местную наливную станцию, куда привозят дизель и другое жидкое топливо. Станция вполне живая, хоть ни охраны, ни работников не видно, но строения новые, обшитые цветастым сайдингом, заборы колючие и высокие. В 5 км от Певека гниёт очередной никому не нужный посёлок, где я остановлюсь на обед на обратном пути. В посёлке примостился какой-то склад, который охраняет единственный сторож в железном контейнере. Что складируют, не узнала, но ютится склад в полуразрушенном деревянном бараке. Остальные строения, которые когда-то были жилыми, давно покосились и вот-вот рухнут.

В этом брошенном посёлке вместе со сторожем живут несколько псов. Один из них меня здорово напугал. Крупный, лохматый, абсолютно белый кобель, вальяжно вышел на дорогу и встал, когда я была от посёлка почти в километре. Лёгкий туман не позволял понять, что за зверь стоит на дороге, и ноги у меня подкосились: издалека он смотрелся, как настоящий белый медведь! Встал, уставился в мою сторону и замер. Только тут я поняла, что прятаться-то тут вообще негде, всё вокруг настолько ровное, что ни ямки, куда спрятаться, ни выступа, на который можно забраться, — ничегошеньки нет. Совсем!

Стараясь не показать вида, что я испугалась, медленно пошла обратно, свернула в сторону наливной базы, постоянно оглядываясь и готовясь сорваться на бег и перемахнуть через забор, если белое чудовище тронется с места. Чудовище стояло, не шевелясь, как будто издевалось надо мной. Когда место стояния «медведя» перестало просматриваться, я снова осмелела и решила, что если уж до Валькаркая не дошла, то до Валькумея не дойти просто не имею права! Иначе бы какой-то провальный заезд в Певек получался. Надо идти, но снова возвращаться на дорогу через посёлок как-то ссыкотно. Пришлось сойти с дороги в тундру и лезть вдоль водопроводной линии, протянутой в сторону безымянного посёлка и Валькумея. Идти там было топко, зато ощущала себя не такой беззащитной, как на дороге: в любой момент можно было бы запрыгнуть на трубы и бежать по ним или хотя бы бегать вокруг опор, не даваясь в лапы хищнику. Так себе спасение от белого медведя, конечно, но в тундре и такое здорово успокаивает.

В одном месте возле труб на меня спикировал, задев капюшон, кречет. Впервые видела его так близко — птичка-то редкая! Видимо, я шла совсем близко к его гнезду, потому что он поднялся вверх и резко упал на меня, сложив крылья, снова задел капюшон клювом или лапами, а поднимаясь для новой угрозы, издал леденящий душу хищный вопль. Была бы леммингом, от одного вопля откинула бы лапки, но я быстро нырнула под трубу, сняла куртку и, вылезая, раскрутила её над головой, как пропеллер вертолёта. Кречета это не сильно испугало, он снова спикировал на меня, но свернул выше пропеллера и продолжил кружить надо мной, издавая свой страшный крик, пока я не отошла на достаточное, по его мнению, расстояние. Исчез он так же внезапно, как и появился.

Вылезла из тундры уже за посёлком с «медведем», когда увидела, что со стороны Певека идёт грузовая машина. Успела выбежать на дорогу как раз перед ней и замахала руками, чтобы остановить, но в кабине старого, еле движущегося МАЗа уже сидели четверо, так что водитель только развёл руками. Тем не менее, чуть отъехав, машина всё-таки встала. Из кабины высунулся мужик и крикнул по-сербски, не я ли та самая знаменитая девушка, которая ходит чёрт-те куда и знает сербский. Я захохотала, как настоящая местная знаменитость, мужики сели друг другу на колени и освободили мне место в кабине.

Серб Александр, как и все «местные» сербы, работает на строительстве взлётно-посадочной полосы. Живут они все в общаге, работают только летние месяцы вот уже четвёртый год. На вопрос, зачем едут в Валькумей, отвечают, что там камень хороший. Тот, из которого строили посёлок. Он был привозной, здесь такого нет, а им для строительства такой камень необходим, вот и разбирают брошенный посёлок в буквальном смысле по камушкам.

Дорога резко пошла вверх. Ну да, Валькумей же находится на сопке. Пейзаж изменился, стало больше слоёного камня, чем болотистой тундры. Хмурое, но сухое до того небо вдруг полилось противным мелким дождиком, от которого вокруг образовался как бы туман, порывы ветра его не разгоняли, но тишины точно ждать не стоило: ветер гудел в щелях между деталями МАЗа, толкал машину справа. Никакой пыли, потому что здесь ей взяться неоткуда. В тумане показались первые строения посёлка — бывший клуб и какие-то административные здания. Ух и мрачно же это всё выглядит, дрожь пробирает… Попросила высадить меня около пятиэтажек и пошла гулять.

В Википедии перевод названия посёлка Валькумей даётся как «угольная гора», местные называли мне другие варианты: «ворота ветра» и что-то типа вороньей горы. Кто прав, судить не берусь, но подходят все три названия. Посёлок построили, когда недалеко от Певека обнаружился касситерит и вскоре стало ясно, что олово здесь можно добывать в промышленных масштабах. Шла война, фронту нужен был этот ценный металл, поэтому производство наладили быстро, построили фабрику, штольни, шахты — целый огромный комплекс, который требовал рабочих рук. Руки приехали по преимуществу из Украины, так как там было много шахтёров, с семьями и детьми.

Чтобы в адских условиях Крайнего Севера, где полгода день, полгода ночь, людям были доступны хоть какие-то радости жизни, Валькумей строили по особенному проекту. Здесь было всё: детский сад с бассейном, красивый клуб «Горняк» с едва ли не панорамным остеклением, симпатичный санаторий-профилакторий, огромные теплицы для выращивания хоть чего-то свежего, скотина, видимо, какая-то была для молочных нужд, банно-прачечный комбинат, угольная ТЭС, на верхушке трубы которой до сих пор крутится флюгер в виде Бабы Яги на метле. Посёлок получился довольно большой и по-северному красивый. Были и скучные многоэтажки с видом на море, и премилые двухэтажные каменные домики на несколько семей, и одноэтажные, тоже каменные, все белёные и до сих пор как будто светящиеся белым в тумане. Деревянные строения тоже были в количестве, но до моего посещения дожили в виде гнилых развалин.

Стоит Валькумей на одноимённой сопке. Не как Певек, внизу, почти на ровном месте, а прямо на склоне, довольно крутом для населённого пункта, так что от теплиц внизу до жилых улиц приходится идти круто вверх. Правда, от этого подъёма не вспотеешь, ведь ветер здесь такой, что пронизывает до костей даже летом, а туман стоит при этом плотный, моря не видно, атмосфера гнетущая. Как здесь люди жили?... Трудно представить. Сейчас только вороны переругиваются и дерутся на проваливающихся крышах.

Население посёлка когда-то составляло больше 3 000 человек, хотя представитель певекской администрации говорил мне о 10 000. Вряд ли. Для 3 000 жителей визуально вполне хватало места, но не больше. В отсутствии высокой, да и средней даже растительности несколько улиц белёных строений — от жилых до медицинских — сейчас смотрятся совсем сиротливо. Когда-то бетонированные проходы и проезды между домами давно растрескались и поросли серо-розовым кипреем. Розовый цвет иван-чая, грязно-белый — мёртвых домов, тундровый тёмно-зелёный и серый цвет камней — других оттенков здесь принципиально нет.

Посёлок опустел в самом начале 90-х. Советские памятники на кладбище подсказывают, что последний упокоившийся житель ушёл из жизни в 1989 году. Памятники с навершиями в виде пятиконечных звёзд до дыр проржавели или завалились. Никто их не навещал, судя по всему, с тех самых пор. А лежат в мерзлоте земли чаунской всё сплошь молодые. Всё-таки даже при Советах после выхода на пенсию люди старались навсегда покинуть этот недружелюбный край.

Что интересно, туман и ветер Валькумея в мой туда приход царили только в самом посёлке. На обратном пути, стоило мне выйти за границы поселкового кладбища, навязчивый ветер стих, а впереди стало видно голубое море и солнечный Певек внизу. Да и пейзаж поменялся довольно резко: Певек больше тундровый город, с болотами и ромашками, а тут много чёрных, поросших лишайниками камней и какой-то буроватой почвы. Н-да, ну и атмосферка…

УЛЕТЕТЬ ИЗ ПЕВЕКА

На следующий день я лазила по окрестным сопкам и ходила на огромную, стоящую на удалении около 6 км от города антенну, которая когда-то обеспечивала Певеку радиосвязь. Недалеко от антенны — ещё один заброшенный посёлок, бросила запоминать, который по счёту, в котором жили специалисты, обслуживавшие антенну. Сама антенна стоит недалеко от дороги, огромная такая, ржавая, на разрушающемся основании. Где-то на просторах интернета встретила позже информацию, что это станция спутниковой связи, но нет, всё намного прозаичнее: это теле- и радиоантенна, которая с появлением новых технологий связи просто перестала быть нужна. На момент моего появления там отдыхала семья бурых медведей.

На обратной дороге застопила единственный шедший автомобиль: фуру из Билибина. Водитель рассказал, что езды от Билибина до Певека около 2-х дней, идут группой, ночуют посреди тундры в кабинах, выходить без ружья из машины считают опасным. В этом смысле всё, как на Камчатке.

Вечером отправилась в краеведческий музей с очень забавным директором: крайне модной тётушкой, очень высокомерной, не считающей нужным опускаться до ответов на вопросы какой-то туристки. «Если что-то интересно, вот книжка, там найдите, мне некогда.» Как будто нас тут таких много :) Музей оказался самым отреставрированным зданием Певека, с хорошим ремонтом, с хорошим залом для мероприятий и мультимедийной техникой. Экспонатов, правда, кот наплакал, пояснительных записок толком никаких, а работники музея ни на один вопрос ответить не могут, честно признаются, что не знают. Даже название чудной бурой травки, которая разукрашивает весь Певек и окрестные сопки в красные тона, сказать не могут. Зато бесплатно вечером обещают интересную встречу с Беллой Курковой, замредактора телеканала «Культура», которая начинала свою журналистскую карьеру в Певеке 60 лет назад и сейчас снимает фильм о знаменитых чукотских геологах, большинство которых знала лично. Примечание: Белла умерла в прошлом году, выполнив, как она сама мне говорила, перед уходом последнее важное дело — рассказав о геологах Чукотки.

Ещё днём позже вдруг пошёл мелкий снег. В справке мне сказали звонить насчёт моего рейса, состоится ли он день в день. Звонила всё утро, говорили, что погодного окна нет и вроде не предвидится, но вы продолжайте звонить. Продолжила, сидя на собранном рюкзаке. За полчаса до назначенного времени рейса в телефонной трубке, где до того слышно было не очень, мне вдруг крикнули, мол, а вы что, в городе ещё? На ваш рейс уже регистрация заканчивается! Через полчаса вылет! Никаким автостопом добраться за такое время 18 км до аэропорта не получится, машины в принципе ходят редко, рисковать нельзя. Общественного транспорта туда нет. Остаётся только такси. Звоню и вызываю срочно, мне говорят, что машин свободных нет. Это как?! По Певеку бесконечно катается куча такси, хотя от края до края города неторопливым шагом минут 20 ходу. Прошу, умоляю — обещают договориться с таксистом. Когда он приезжает, до назначенного вылета остаётся 20 минут. Таксист мчит, но за 20 минут проехать такое расстояние по грунтовке трудно, тем не менее плачу ему обозначенные 1500 руб и врываюсь в здание аэропорта. Там — пусто…

В поисках хоть кого-нибудь обошла оба этажа. Связи тут нет, так что позвонить в справку тоже не могу. На стук в очередную дверь мне открыла строгая мадам и, осмотрев меня поверх очков, поинтересовалась, что я тут забыла. Запыхавшимся голосом спросила, успела ли до вылета рейса на Анадырь, на что мне с улыбкой ответили: «Вы видите, что на улице творится? Какой рейс? Отложен, как минимум, до завтра». «Но я же в справку звонила…» «Ну перепутала она, наверное, занята другим была». Вот в этом вся Чукотка. Девочка на справке была занята, поэтому на отвали сказала мне, что рейс вот-вот вылетит без меня, я потратилась на такси, примчалась в это пустынное место, откуда обратное такси и не вызовешь, а тут… Тьфу на вас всех. За окном холодно, мокро и ветрено, вечереет, как выбираться? Только ждать, когда работники аэропорта поедут в город, и напрашиваться с ними.

В этот момент в аэропорту вдруг стало шумно. Приехала съёмочная группа «Культуры», которую я слушала накануне в краеведческом музее. С чемоданами, сумками и местным сопровождающим. Разговорились. Они должны лететь в Анадырь выделенным рейсом на грузо-пассажирском Ан-26. Этой машине ветер не сильно страшен, рейс не отложили. Телеканал им денег на фильм не выделил, дорого, поэтому все перелёты, переезды и проживание оплачивают сообща губернаторы Чукотки и Магаданской области, что-то около 7 млн рублей, между прочим. Фильм вышел в ноябре.

Та же тётушка в очках, что посоветовала мне ехать домой и не торопиться с вылетом, вышла, чтобы объявить прибывшим посадку. Их багаж тут же взвесили, просветили и повезли на борт старенького АНа. Распрощалась уже было с ними, как вдруг тётушку осенило. Она окликнула меня, уже собравшуюся выходить из здания аэропорта, окликнула режиссёра Михаила и посоветовала мне отдать ему свой рюкзак. Он у меня объёмный, тяжёлый, платить за перевес снова придётся 7-8 тысяч, а у съёмочный группы спецрейс без ограничения багажа, мол, встретимся в Анадыре, когда мой рейс прилетит. Времени на раздумья нет, ребята уже идут в сторону самолёта. Тётушка заботливо подгоняет, да не пропадёт ваш рюкзак, и я отдаю весь свой скарб Михаилу. Обмениваемся телефонами, хотя какой в них тут толк, связь в Певеке еле теплится. Улетают.

Когда вышла из аэропорта, осознала, что из вещей у меня остался только кошелёк с паспортом на шее, фотоаппарат и одна треккинговая палка. Ни зубной щётки, ни дополнительной тёплой кофты, ни чистых трусов… Зато 7 тысяч сэкономлю! Прошла пару км, когда меня подхватил до города представитель местной администрации. Весь оставшийся день потратила на прогулки по закоулкам Певека, а вечером засела в библиотеке за чтением рассказов Олега Куваева, коего великим писателем назвать сложно, но описанные вещи очень по-полевому честные, настоящие. После Куваева обложилась краеведческой литературой и погрузилась в неё взахлёб, так что библиотекарша попросила меня книжку взять себе и читать дома. Так я обзавелась «Историей Чаун-Чукотки» от первых упоминаний до наших дней, редким изданием, которое нигде, кроме Крайнего Севера, не найти.

Пару дождливо-снежных июльских дней я просидела в городе, читая про Чаун-Чукотку, болтая с библиотекаршами, гуляя по немногочисленным улицам, пытаясь найти еду за адекватные деньги, но в итоге нашла только хот-дог из скукоженной сосиски (с которого мне стало плохо) за 300 руб. Тем временем самолёт со съёмочной группой из-за тайфуна развернули и посадили в Эгвекиноте, в заливе Креста, где я очень хотела побывать. Там ребята провели пару ураганных дней, то есть мой рюкзак побывал там, где не смогла я!

А я стопом на сербах добралась до аэропорта в очередной мутный день и улетела в столицу Чукотки. В самолёте со мной летели несколько чукотских детей из Биллингса, которых, по чукотской авиатрадиции, поручили мне как единственной взрослой на борту. Отдали мне паспорта и наказали следить в полёте, чтобы не прыгали, а то самолёт маленький. В аэропорту детей с документами передать женщине в коричневом. Самолёт вылетел ближе к вечеру. Оторвался от полосы и сразу погрузился в молочный плотный туман, его несколько раз болтануло на сильном ветру. Подняться выше молока самолётик не смог, так и летели, мотаемые из стороны в сторону, ничего перед собой не видя. В один момент начало швырять особенно жёстко, я посмотрела на время: по моим подсчётам лететь ещё около полутора часов. Ровно в этот момент мы вынырнули из тучи над самой землёй, низко-низко. Стало не по себе, но оказалось, что ветер дул в спину и потому долетели всего за два с небольшим часа. Аэропорт уже был закрыт и пуст. Женщина в коричневом встретила детей и сказала, что их поселят в гостиницу, потому что на рейс в Москву они опоздали, весь самолёт ждал их, но больше ждать уже не могли. На лимане небольшой шторм, в Анадырь ходят только баржи, и то последняя вот-вот отойдёт. Позвонила своему проверенному уже Александру и вписалась в ту же квартиру, где ночевала около 10 дней назад. Александр назвал меня сумасшедшей женщиной, которой в нормальных местах не отдыхается. Рюкзак вызволила назавтра в Анадыре у Михаила, вместе посмеялись над превратностями чукотской лётной погоды и тепло распрощались, обменявшись контактами. Фильм на «Культуре» посмотрю уже в декабре, и мне покажется, что он слишком короткий и малоинформативный. Материала ребята отсняли куда больше, но кому интересна эта далёкая земля, о которой даже не все знают, что это Россия.

СЕЛО В ЗАЛИВЕ ЛАВРЕНТИЯ

В село Лаврентия (так и называется, по названию залива) вылетела почти вовремя, 2 августа ближе к вечеру. Рейс задержался часов на шесть, но состоялся. Село является райцентром Чукотского района Чукотки, Чукотки в квадрате, короче. Это единственный райцентр в статусе села. Основано оно в 1927 году, при Советах. Давно существовавшее в районе село Лорино в 40 км южнее под райцентр не подходило — оно стоит на отдельной сопочке среди болот рядом с длиннющей песчаной косой в 14 (кажется) км. Там не получалось вроде как построить аэропорт, а иметь сообщение между районами необходимо, вот и нашли удобное место для посадочной полосы, прямо на берегу залива Лаврентия, почти у выхода его в Берингово море. Место не самое удачное для жилья, так как там постоянно ветрено, холодно и туманно в отличие от Лорина, место под которое выбиралось веками. Но случилось, как случилось, вокруг полосы вырос посёлок. Сейчас в нём проживает около 1300 жителей. Авиаполоса находится почти в самом центре небольшого поселения, на одной из двух тянущихся вдоль побережья улиц. Говорят, улиц больше, названий улиц-то точно, но визуально их в посёлке всего две, параллельные друг другу. Бюст дедушки Ленина стоит посередине посёлка на пустом заболоченном месте, которое в дождь превращается в одну огромную лужу. Это площадь Ленина. Тут тебе и Дом культуры, и Администрация — два явно выделяющихся из общего архитектурного плана здания. Около ДК постоянно проводятся какие-то мероприятия, я вот застала местную дискотеку и концерт на День Коренных Народов Чукотки. Афиши для них делаются в самом ДК. Никакой типографии и безликих печатных букв — всё от руки. Тут же, на площади, ловит общественный вай-фай, поэтому постоянно стоит молодёжь. Но скорость у него тоже, как у модема в Москве 90-х, мне не удалось с него даже картинку в WhatsApp отправить, хотя местные даже инсту смотрят. Но это всё я узнаю позже, а пока только прилетела.

Когда дребезжащий Ан-28 садился в заливе Лаврентия, туман стоял уже довольно низко, окружающих сопок не видать. В заливе плавали огромные белые льдины, сбиваясь в кучу в маленьких бухточках, одна из которых находится в посёлке. И это начало августа… В Лаврентия я должна была встретиться с тремя путешественниками из Нижнего Новгорода, с которыми давно списывались и решили объединить усилия. Но туман сядет плотно и в ближайшую неделю самолёты летать не будут, так что я тут снова сама по себе.

Сразу, как самолёт сел, в салон поднялись пограничники. Тут строго: в прошлом году один не очень хороший гражданин из небезызвестного сообщества путешественников-автостопщиков подставил всех туристов, удрав через Берингов пролив на Аляску. Теперь всех пребывающих ставят на карандаш, проводят беседы и постоянно контролируют. А пребывают сюда не то чтобы многие, но турист тут водится, хоть и редкий. Всё-таки край света, точнее, самая восточная точка всей Евразии, через которую когда-то древний человек перебрался на американский континент, находится неподалёку. Это мыс Дежнёва, и на него я благополучно попаду позже.

В общем, пограничников я предупредила о своём прилёте заранее, поэтому меня сразу повели к начальнику, с ним весело поболтали, он рассказал, что вот уже пять дней, как не выходит на связь одна пожилая туристка, которая ушла в сторону озера Коолён (так его местные зовут, а не так, как на карте написано). Никто её искать не хочет, туман, холодрыга, да и медведи, наверное, уже разобрали её на кусочки. А ты, мол, подумай, надо ли тебе на это озеро. С тем и отпустили. Больше туристов на рейсе не было.

Не помню, откуда взялся номер Игоря Куланова: кто-то дал его нижегородцу Андрею, он передал мне, я позвонила и сказала, что звоню по рекомендации сама не знаю, кого. Мол, у него можно проконсультироваться по поводу заброски на мыс Дежнёва. Он приехал на своём огромном Треколе к аэропорту, погрузил мой рюкзачину в багажник и отвёз к себе на квартиру, это метров 600 от аэропорта. Игорь — эскимос, его жена Рая — чукчанка. Редкий, но очень крепкий союз двух разных народов, в котором трое детей (все трое живут тут же) и пятеро внуков. Гостеприимство их особенное, чукотское. Меня спросили, есть ли мне, где жить, — я сказала, что пока не знаю, — мне предложили остаться в свободной комнате — я спросила, почём — мне сказали, что за вопрос — бесплатно, а через день предложили остаться на весь срок, вот сколько буду в Лаврентия, столько пусть и живу. Я обрадовалась, конечно, на улице-то туманище, дождь и колотун, в палатке не постоишь, да и медведи шарятся по посёлку. Так и осталась жить у прекрасных Кулановых.

В залив Лаврентия пригнало лёд. Лёд ветром и волнами прибило к берегам посёлка, и выход на маленьких судёнышках стал невозможным. Несколько дней я гуляла по посёлку, по его одной немного забетонированной улице и одной грунтовой с лужами, туда-сюда чуть больше километра. Заходила во все подряд магазинчики, икала от заоблачных цен и балдела от ассортимента. Точнее, от его отсутствия. В госмагазине «Северянка», например, часть полок нечем занять, поэтому на них на приличном расстоянии друг от друга стоят пачки чая и кофе (одного вида) во всю длину немаленького прилавка. Товар, не нуждающийся в холодильнике, часто просроченный, немногочисленные фрукты больше похожи на пластиковые муляжи, а их ценники — на ценники в ювелирном магазине. Удивительным образом раз в несколько дней меняется ассортимент полуфабрикатов: наггетсов, колбас, сосисок, хотя ни одно судно в залив не заходило уже давно… Я решила оставить эту загадку неразгаданной, чтобы без задних мыслей продолжать раз в неделю покупать сосисочку для разнообразия весьма однообразного рациона…

По настоянию моей хозяйки Раи забрела в Дом Культуры, познакомилась с тамошним директором Натальей, уроженкой Омска. Посмотрела, как местный танцевальный народный ансамбль репетировал эскимосские народные танцы, довольно статичные и однообразные в сравнении с камчадалами или эвенами, но всё равно интересные, потому что демонстрируют быт коренных народов, их интересы, страхи, увлечения. В ансамбле на бубнах играют и выкрикивают «айаааай-ай!» аксакалы, а танцует молодёжь и дети, потому всё немного вразнобой, несинхронно и вяло, ну и ладно — хорошо хоть, что такие коллективы вообще существуют. Они не конкурсные, конечно, но показывают ритм жизни небольшого чукотского поселения: неспешные, нестройные, невнимательные, но по-своему живые и настоящие, умеющие так двигать головой из стороны в сторону, что у меня бы — точно отвалилась.

Директор ДК ангажировала меня на День Коренных Народов Чукотки, который должен был пройти в выходные, спеть несколько песен. Дали возможность скачать минусовки в компьютерном классе (давно я не видела такого класса!), но скорость и стабильность соединения позволили мне за три часа скачать всего четыре невесомых минуса — и я на том сдалась. Дальше разрешили хоть целыми днями приходить в актовый зал репетировать с микрофоном на сцене, только предупредили, что со дня на день тут будут поминки, поэтому денёк придётся пропустить. Так я и репетировала пару дней в пустом полутёмном зале с занавешенными тёмной тканью весёлыми картинками на стенах и расставленными для поминок столами. А поминки задерживались по объективной и самой обычной тут причине: самолёт с прахом из-за непогоды не мог вылететь из Анадыря…

Слоняясь без дела от квартиры до ДК, от ДК до причала и рыбацких балков, я на третий день почувствовала себя дурно. Стало лень выходить в дождь, ночами просыпалась от несносного крика чаек на крыше, подолгу могла сидеть где-нибудь на берегу отнюдь не по причине романтического настроения, а с точностью до наоборот. Когда весь посёлок вдруг ломанулся на причал, на берегу появились катера и лодки всех размеров и мощностей, мне было уже тяжело ходить. Я сидела на берегу и равнодушно смотрела, как целая толпа людей с нетерпением разглядывает лёд, начавший постепенно отходить от берега, грузит в катера всё — от коробок, оклеенных лентами Яндекс.Маркета и Почты России, до шкафов с телекоммуникационным оборудованием, садится сверху и сбоку коробок семьями с детьми и, лавируя между грязно-серых льдин, порциями выходит в залив. Это в Беринговом проливе, отделяющем Чукотку от Аляски, немного успокоился ветер, и стало возможным морем дойти до самого восточного посёлка России и всей Евразии — Уэлена. Вот этого я себе простить до сих пор не могу. В Уэлен я не попала…

На быстром катере, например, моего хозяина Игоря, пройти 90 км, миновать неспокойный Берингов пролив, разгрузиться в Уэлене и вернуться обратно можно часов за девять. Полярный день только-только кончился (Лаврентия находится немного южнее Северного Полярного круга), а ночь здесь очень быстро навёрстывает упущенное, за пару недель укоротив день почти наполовину. То есть чтобы вернуться засветло, лодки выходят часов в 7 утра. Выходят кучно, чтобы идти в зоне видимости друг друга, мало ли что… А мало ли что случается регулярно, вот в этот раз, например, у Игоря сломался мотор, и обратно его тащили на буксире двумя лодками. Связи в пути нет, Рая испереживалась, я вместе с ней тусовалась на берегу до самых сумерек.

Между тем я не зря не попала в Уэлен — меня-таки зацепил коронавирус, которого я ухитрялась больше года избегать в Москве, постоянно передвигаясь на общественном транспорте и общаясь ежедневно с десятками людей. Как и откуда взялась эта гадость, мне неведомо, да и в «корону» я поначалу не поверила, списала всё на упадок сил от слишком мрачной и холодной погоды. Продолжала гулять, уже спотыкаясь на ровном месте и задыхаясь, пока ночью не поднялась высокая температура и не началась лихорадка. Утром Рая вызвала «скорую», пришёл молодой фельдшер, прописал «Арбидол» и сказал, что это простой грипп и надо полежать. Рая откуда-то в этом суровом крае достала для меня мёд и целый день носила мне еду в комнату, отчего я чуть не плакала втайне от неё. Потом, наконец-то, показалось солнце, и сразу прилетел самолёт. Я вышла встречать троих нижегородцев-путешественников, которые несколько дней просидели в Анадыре в ожидании погоды, а теперь непременно намеревались гнать на мыс Дежнёва. Рая разрешила им поселиться в их рыбацком балке на берегу, где был даже свет и чайник. Воду, правда, пришлось таскать из квартиры, когда ручеёк рядом пересох, но других вариантов поселения всё равно не было. Зато рядом с балком по ночам гуляла бурая медведица с двумя малыми, а потом стреляли охотники, прогоняя большого медведя. Не скучно было ребятам на берегу.

Но вернёмся в день, следующий за тем, когда нижегородцы добрались до Лаврентия. Ребята с утра поехали в Лорино на гуляния в честь Дня Коренных Народов. В Лаврентия было пасмурно и дождливо, поэтому тут праздник переносили несколько дней подряд, меняли рукописную афишу у входа в ДК, а потом и вовсе убрали, мол, когда будет, все и так узнают, благо посёлок длиной чуть больше километра. В Лорино, говорят, было весело, танцы местного народного коллектива и испанские танцы местных девчонок-студенток, которые учатся в Анадыре, конкурсы с призами, ряды палаток с китовым, нерпичьим, моржовым и белужьим мясом… Всю эту прелесть я пролежала в лихорадке в квартире Кулановых, пытаясь подняться от «простуды», как обычно дома — за день-два.

Вечером договорились встретиться в балке у ребят. Я пришла, пошатываясь, села, укуталась в две куртки. Они готовили на горелке что-то сильно шкворчащее на ужин. Я нависла над сковородой с вопросом «а чо это тут такое?». Мне ответили с удивлением: «Печёнка, как можно не узнать?» От печёнки у меня невыносимый рвотный рефлекс с детства, не могу находиться с жареной печёнкой в одном помещении, а тут стою над этим адским блюдом с любопытством и не слышу запаха… я всё поняла. Особенно то, что надо делать ноги из квартиры Кулановых, пока я там всех не перезаразила. Так мгновенно родился план выгулять «корону» в сторону… горячих источников!

ГОРЯЧИЕ ИСТОЧНИКИ И КОРОНАВИРУС

И на следующее утро мы пошли. Один из ребят решил остаться в балке. Шёл третий день, он побывал только в Лорино, но уже чувствовалось, что ему в этом странном месте не по себе. Увы, такое с туристами тут регулярно случается. В общем, пошли мы втроём.

На удивление день выдался солнечный. Плотный чукотский ветер не отпускал, но чистому небу и солнцу это никак не мешало. Пройти предстояло 28 км по хорошей грунтовой дороге, ведущей в Лорино. С «короной» такое себе удовольствие, но терпимо. Я шла небыстро, ещё лихорадило, слабость давила, а рюкзак пришлось собрать серьёзный, на три дня с палаткой, спальником, едой и набором тёплых шмоток. Шла с треккинговыми палками, но очень быстро поняла, что проще без них: ветер настолько плотный, что палками сильно чувствуешь его сопротивление, и настолько постоянный, давящий, без порывов, что проще идти, наклонившись всем телом вперёд, опираясь на ветер, который, к тому же, в лицо. Забавно было, когда в ровной болотистой тундре около дороги вдруг оказывался крупный камень: проходя мимо такого, можно было плашмя упасть вперёд, потому что плотный ветер, огибая препятствие, немного теряет силу, а ты не ожидаешь, привыкнув лежать на ветру. Как такого ветра я нигде больше не встречала, так и таких забавных ситуаций.

Чукотский ветер за полтора месяца мне порядком надоел. Кажется, уже писала об этом, но он надоел настолько, что остался едва ли не главным впечатлением. В таких местах ждёшь тишины, болотной тундровой тишины, но её не расслышать, потому что в ушах постоянно гудит несмолкаемый ветер. Он везде и всюду. Не слышно едущих машин, пока они не окажутся в десятке метров, не слышно моря даже в его неспокойные моменты, не слышно собеседника, когда идёшь с ним рядом по дороге! И самой нужно повышать голос, чтобы быть услышанной. Пожалуй, из всех странностей Чукотки, от этой я действительно устала.

Мы прошли около 21 км, когда нас догнал дребезжащий КАМАЗик. Мне было откровенно плохо: одновременно холодно от температуры и жарко от выступившего по всему телу пота, голова раскалывалась, сильно крутило живот, на который давит поясник рюкзака (а спрятаться в тундре по важным делам некуда), шатало. Нас пустили в пыльный кунг и не сразу поняли, где остановиться. Я имела неосторожность неправильно назвать источники то ли «тёплыми», то ли «термальными» и столкнулась с непонимающим взглядом и тишиной в ответ. Меня переспросили. Я повторила чуть менее уверенно. Подошёл второй чукча, сидевший до того в кабине, тоже не понял… Володя помог выпутаться из недоразумения и сказал: «Ну горячие источники ваши!» Тут ребята закивали, правда, без улыбок, и закрыли кунг. Провезли нас оставшиеся несколько км и высадили у самых источников, которые находятся в полутора км от дороги. Так я осознала, что с синонимами и аллюзиями тут далеко не уедешь в буквальном смысле. Если источники называются горячими, то не вздумай их называть иначе — не поймут! Несмотря на то, что никаких других источников в радиусе сотни км точно нет, как и других дорог или мест, куда могут направляться люди…

На источниках стоят остовы огромных теплиц, которые всё ещё разбирают на дрова. Некогда тут пытались что-то выращивать и держать скот, но кончился СССР — кончились и неокупающиеся инициативы. Сейчас около одной из двух ванн, более горячей, поставлены два контейнера, которые служат раздевалкой. Двери тоже ушли на дрова, только в одной раздевалке частично сохранилась тоненькая дверца, которая спасёт нас ночью.

Источники находятся в неглубоком распадке реки Кукунь. Здесь и природа, и погода разительно отличаются от окружающей местности. Говорят, тут снега зимой меньше, чем на находящейся в полутора км дороге, температура ощутимо выше круглый год, свой микроклимат, несмотря на то, что все выходы источника сосредоточены на очень маленькой площади. Здесь совсем нет вечной мерзлоты! Это, пожалуй, удивительнее всего. Вода собрана в бетонный колодец, откуда ручьём течёт в естественные ванны. Одна ванна мелкая, там приходится почти ложиться, чтобы плечи оказались в воде, едва тёплая. Вторая, главная, ванна, на которой стоят контейнеры, местами позволяет стоять в полный рост. Температура там выше, а у места входа ручья вообще невозможно находиться. Вода слабо радиоактивная, азотно-кремнистая, нереально голубая и очень быстро расслабляющая, поэтому долго находиться в ванне нельзя — можно и копыта откинуть.

Не успев свалить вещи в раздевалке, мы кинулись в воду. Несмотря на сильный ветер и приличный холод, после ванны даже не страшно было обтереться полотенцем прежде, чем одеваться. Но купалась в шапке, потому что уши мёрзли. Вроде бы с температурой лезть в горячую воду не рекомендуют, но меня в итоге именно эта водичка и крепость собственного организма вывели из лихорадки.

Ветер крепчал, поэтому разумно решили не ставить палатки, а заночевать в одной из раздевалок, где пришлось палками от теплиц забить хлобыставшую дверь, а рюкзаками заставить вход. Развели костёр, но ветер был настолько сильным, что приготовить на нём ничего не получалось, решили готовить на горелке внутри контейнера. От назойливых евражек, которые лезли прямо в кастрюлю, стоит только отвернуться, пришлось загораживать вход кусками досок, фанеры и ещё какого-то найденного поблизости хлама. Кое-как улёгшись втроём в одной из раздевалок-контейнеров, полночи просыпались от того, что контейнер вот-вот перевернёт ветром, так он ходил ходуном, скрипел и ухал на «обычном, да ладно тут таком всегда» чукотском ветерке.

Утром ветер стал заметно слабее. Насладившись тёплыми ваннами (ребятам это было актуальнее, чем мне, жившей в квартире), двинулись в обратный путь. Оказалось, что мне заметно легче. Прошли около 10 км, когда остановилась машина пограничников, которые с утра уже успели сгонять в Лорино, предложили взять кого-то одного. Их в машине сидело четверо, лица преимущественно уже знакомые, они планировали остановку на реке Большая Аккани, чтобы проверить берег на браконьеров. Мои спутники по-джентельменски выбрали ослабленную меня в качестве пассажира, а сами дошли до балка в Лаврентия пешком несколько часов спустя. Там их уже ждали Андрей, почти выздоровевшая я, ужин и коньяк — единственное, что я немного воспринимала на вкус и даже запах. Потеря вкусовых ощущений будет давать о себе знать ещё около трёх месяцев, запахи вернутся через три недели.

КАК ПРАЗДНОВАЛИ ДЕНЬ НАРОДОВ ЧУКОТКИ

На следующий день День Коренных Народов Чукотки решили отпраздновать и в Лаврентия. Ждать у моря нормальной погоды не приходилось: было около нуля на градуснике и снова ветрено. Концерт проходил на уличной сцене около Дома Культуры. Я уже чувствовала себя превосходно, но заботливая тётя Рая (так я стала её называть с её же подачи) решила, что на выступление меня надо утеплить. Пришла её дочь Таня, принесла несколько камлеек — лёгких накидок-платьев весёлой раскраски, которые на торжественные события надеваются поверх основной одежды. Мне принесли на выбор серьги и предлагали сделать причёску, но от этого пришлось отказаться — выступлю на ледяном ветру с замерзающими руками прямо в шапке. И то еле дотерплю до конца, очень уж холодно для поющего артиста.

Около ДК народу собралось мало. Хотя тут людей в принципе мало. Должны были быть палатки с разным местным мясом и конкурсы, но ничего этого не случилось, потому что, как сказала директор ДК, деньги охотникам и хозяйкам на приготовление мяса выделили, но поскольку день праздника постоянно переносился, они эти деньги уже пропили… Как-то так буднично сказала, как будто это нормально и никто ни с кого не спросит за испорченный праздник. В общем, пела я всякую попсу, потом танцевали ребята из народного ансамбля, потом девочки-«испанки», детки читали стихи, потом снова я со своим небогатым, подходящим под случай репертуаром. Аплодировали, вызывали на бис, потом на улицах и в магазине здоровались каждый день. В подарок от ДК преподнесли календарики за 2007 (!) год, магнит на холодильник и классную футболку, которую дарят только местным по большим событиям. На футболке написано: «Чукотка — земля настоящих людей», потому что самоназвание чукчей так и переводится — настоящие люди. Нежно её люблю и постоянно ношу.

Вечером в восемь пригласили посетить дискотеку. Единственный местный парень-звукарь, вытащил колонки к краю сцены и начал ставить танцевальную музыку. Какая-то зеленоватая подсветка и диско-шар немного освещали площадку перед ДК, на которой лениво качалась молодёжь и дети. «Музыка» вся русская, одинаковая до тошноты, автотюн, ноющие и стонущие голоса, плохо различимый текст. Когда поставили что-то из нулевых повеселее и поподвижнее, молодёжь расползлась по лавочкам. На песенку Дани Милохина про «ягоду-малинку» с визгами восторга народ снова вернулся под колонки. В общем, зрелище было печальное дальше некуда. Это мероприятие мы с младшим Андрюхой посетили ради интереса и даже честно пытались танцевать, но это оказалось невозможным, так что помялись немного с ноги на ногу и ушли в балок ужинать. От полярного дня не осталось и следа, в 8 вечера уже было темно, глаз выколи, поэтому вечерами приходилось писать успокоительные смс тёте Рае, которая беспокоилась, что меня где-то посреди посёлка сожрал медведь.

ЗАЛИВ ЛАВРЕНТИЯ И БУХТА МАМКА

Этот кусок так и не написался, но я не теряю надежды.

МЫС ДЕЖНЁВА. ПОСЕЛЕНИЕ НАУКАН

Мыс Дежнёва, если кто вдруг не знает, — самая восточная точка России и вообще всего евразийского континента. Он находится на территории Чукотского района Чукотского автономного округа. Между мысом и Северной Америкой лежит неглубокий (до 90 метров всего), но довольно коварный Берингов пролив. Когда-то на месте пролива была суша, Берингов перешеек, и именно по нему homo sapiens перебрались на американский континент и начали его заселять всего каких-то 10 тысяч лет назад. Такое вот историческое место этот пролив. В современном варианте пролив открыт в 1648 году экспедицией Семёна Дежнёва. До него тут жили чукчи, эскимосы, юкагиры и им было плевать на то, что Америка с Евразией всё-таки разделены, лишь бы можно было пройти по относительно спокойной воде до местечка Наукан, близ которого расположен мыс Дежнёва и которое существовало где-то с XIV века, то есть задолго до прибытия казаков Дежнёва. Понял ли Дежнёв, что открыл пролив между Америкой и Евразией, сказать сложно, но почти сто лет спустя тут уверенно проплыл Беринг, и пролив назвали его именем, так как Беринг официально заявил, что континенты разделены.

Интересный факт: на картах мыс Дежнёва и ставший почти родным посёлок Лаврентия находятся не справа, а слева! Меридиан 180 долготы, принятый за линию разделения дат, очень старались провести там, где будет минимум суши, чтобы не оказалось, что жители одного острова живут в разных датах. Старались-то старались, но идеальную прямую на глобусе, которая бы шла от Северного до Южного полюса только по воде, провести не удалось. Самым подходящим местом оказался краешек едва обитаемой земли Чукотки, а дальше на юг — почти сплошь вода. Так Чукотский и Провиденский районы Чукотки оказались по правую сторону меридиана, то есть в западном полушарии в отличие ото всей остальной страны! Дата тут не меняется, конечно, но сам факт забавный. Причём я подумала об этом далеко не сразу, а только попытавшись записать координаты мыса в навигатор.

Сам мыс Дежнёва — неприступная с моря скала. Пешком на него можно сходить из самого восточного из действующих посёлка России Уэлена, но туда, как я говорила, я не попала. Пришлось идти морем. Местные из Лаврентия бизнеса на поездках на Дежнёва не делают, просто потому что делать бизнес они вообще не умеют. Если походить по берегу, найдётся кто-нибудь, готовый отвезти туда на катере или моторке, но цены будут разниться. Можно найти лодку за 40 тысяч и устать в пути так, что не стоишь на ногах, не высадиться на берег, промокнуть до нитки, а жизнь свою внезапно начать по-особому ценить. Так было на моих глазах с двумя туристками-автостопщицами. Есть, конечно, и «дельцы» из тех, кто живёт далеко-далеко, а сюда приезжает заработать. Как правило, это кто-то либо из бывших чукотцев, либо из бывших пограничников, либо тургиды, нашедшие золотую жилу. Золотая она тут относительно недавно и пока ещё золото добывается с трудом, но если судить по ценам на организованные туры, то перспективы неплохие. У таких ребят лодка может стоить 170-180 тысяч (в ценах 2021 года), а уж сколько народу в эту лодку влезет, на столько и поделят. Народу тут в принципе много не бывает, 2-4 человека максимум. Вот и считайте.

Мы пошли по простому пути: договорились о заброске с Игорем, у которого я жила в квартире, а ребята втроём — в его же рыбацком балке. Логично, что хоть за что-то заплатить надо было. На четверых вышло 120 тысяч, по 30 с носа. Со стороны это кажется безумством — такие деньги за 75-80 км водного пути в одну сторону и суммарно около 7 часов времени! Но топливо тут ахово дорогое, хороших лодок и особенно хороших лодочников, которые безопасно провезут в очень неспокойный Берингов пролив и высадят на берег в Наукане — единицы. Наш капитан был из таких со своим мощным металлическим катером. Настоящий морской волк!

Выезда ждали больше недели. Игорь каждый вечер смотрел прогноз ветра в проливе и молча качал головой. Рая пожимала плечами, глядя на меня, я шла к ребятам сообщить, что завтра снова мимо. И вот однажды поздно вечером Рая сказала, что утром в 7 выходим! Не очень разговорчивый Игорь перед сном сказал: «Надеюсь, что выходим. Прогноз не очень, но дальше совсем плохо». В 6.30 меня разбудили — сбылось! За окном, которое выходит на залив Лаврентия, сверкало солнце, но тут на это надеяться не стоит, через полчаса всё может занести туманищем. Рая позвала к окошку в спальне (моё окно выходило на сопки с обратной стороны) и дала бинокль: на золотистой глади залива, совсем недалеко от берега сверкали чёрные спины и взмывали вверх фонтаны китов…

Я надела: термобельё, плотную флиску, тёплый баф, две шапки, два слоя флисовых перчаток, пуховичок и мембранную куртку сверху. На путешествие в болотных сапогах не согласилась (ну не люблю я эту дрянь), сказала, что все риски, связанные с запрыгиванием и выпрыгиванием из лодки беру на себя, и поехала в привычных треккерах. Надо было взять солнечные очки, но об этом не подумала.

Прибежала на берег к балку, когда Игорь с сыном Вовой выкатывали катер из гаража и проверяли мотор. Ребята тоже были готовы, все на взводе, с фотоаппаратурой, одетые, как капуста. Лёд в заливе почти весь растаял, так что шли бодро, скача по волнам (это спокойным морем тут зовётся?!), как на батуте. Я стояла на носу, ребята сидели на корме, там меньше трясёт, зато больше брызг. Игорь после даже шутил, что возьмёт меня матросом, потому что понравилось ему, как я кайфую в самом тряском месте и оглашаю пролив воплями дикого удовольствия. Пошли двумя лодками (на соседней ехал командированный в Лаврентия представитель Ростелекома и житель Уэлена), предварительно зарегистрировав свой выход у пограничников. Тут каждый выход на воду погранцами отслеживается и утверждается время возвращения. Шли чуть меньше трёх часов, ветер был довольно крепкий и холоднющий, но четыре слоя одежды, спасжилет и активный настрой спасали от замерзания. В одном месте заметили, как в нашу сторону от горизонта направился сторожевой катер, но от этой малоприятной, хотя и абсолютно безопасной для нас встречи ушли на высокой скорости ближе к берегу. Сторожевик быстро отвалил.

Скалы чукотского берега — что-то невероятное. Они настолько же неприветливы, насколько красивы, все сложены из разноцветных пород, слоящихся под различными углами. Там, где скалы расступаются, открываются виды на бесконечную тундру. В одном из таких мест высадились на берег. Тут жителя Уэлена сдали водителю квадроцикла, а мы немного погуляли. Это бывший посёлок китобоев Дежнёва, давно нежилой. Сейчас тут поддерживают один-единственный домик, в котором останавливаются уэленцы, когда Берингов пролив непроходим. Сюда за ними приезжают на квадроциклах или вездеходе и 18 км везут болотами без дороги в Уэлен. Тот ещё экстрим.

Бывший посёлок расположен в уютном уголке между ровной тундрой и скалистым мысом Пээк. Под ногами валяются гигантские кости китов. Страшно представить, каким фантастическим существам принадлежали эти кости. В сравнении с теми китами, которых привозили в Лаврентия в последние пару недель, это были воистину слоны на фоне мышей!

Тундра за посёлком — совсем уже нереальное болото. В ней чукчи и эскимосы почему-то не жили, предпочитая скалистый Наукан этой относительно ровной местности, а вот 9 тысяч лет назад тут существовала человеческая культура, оставившая после себя Эквенский могильник. Жили в землянках на склонах сопок, укрепляя их костями всё тех же китов, долго жили… Стоя там, всё время пыталась представить, каково это — жить в холоднющем болоте с вечным ветром и перманентными штормами на самом Севере планеты в землянке! Как?! Не могу представить, а ведь впереди ещё более нереальный Наукан… На одной из сопок у берега на нас долго смотрит огромный бурый медведь. Не понимает, что мы тут забыли.

От посёлка Дежнёва отошли совсем немного, как вдруг потянуло откуда-то тучи. В воде впереди показалось что-то странное, плавучее, многобугорчатое — моржи! Да ладно! Капитаны обоих катеров оживились, стали аккуратно подкрадываться к моржам. Ближе стало видно, что они просто лежат на воде островами по несколько особей, иногда десятков особей. В разные стороны торчат бивни, которые есть и у самцов, и у самок, ребята отдыхают. При приближении катера моржи ныряли, иногда с недовольными мордами по одному всплывали рядом, сурово глядели на нас и снова погружались. Чуть дальше на скалистых уступах мыса Пээк показались лежбища. Да их тут несколько сотен! Взбираются на камни, греются на редком тут солнышке, а завидев нас, кто-то в панике скатывается по всей толпе и нелепо плюхается в воду. Мы старались не подходить близко, чтобы не пугать животных, но паникёры всё равно были.

Некрасивые это животные. Не коричневые, как в кино, а мерзковато-розовые, бугристые, в большом количестве ссадин от того, что на лежбище давят и калечат друг друга бивнями. Они похожи на желеобразную бесформенную массу с дикими красноватыми глазами, какими-то бессмысленными, коровьими. В общем, моржи мне не зашли. Их тут едят, кстати.

Справа виднелись громадины Диомидовых островов, до них рукой подать. Острова два — Большой российский и Малый американский. Российский зовут ещё островом Ратманова. Там стоят базы пограничников, наша и американская, прямо напротив друг друга, в трёх километрах пролива. Вот между ними как раз проходит линия разделения дат. Наши всегда смотрят в день вчерашний на американскую сторону. Чёрт возьми, как это символично звучало бы, если бы было наоборот…

Теперь о формальностях, коих тут, как мы видим, очень много. На сам мыс Дежнёва с воды не попасть, можно только полюбоваться. Маяк же, памятник Дежнёву, стоит не на мысе, как многие думают, а на сопке в поселении Наукан, чуть южнее мыса. Памятник хорошо виден с берега, поэтому многие уезжают обратно, не высадившись. Высадка тут — дело действительно нелёгкое. Берег у Наукана чуть менее скалистый, чем моржовое лежбище на Пээке. Прямо у кромки воды огромные валуны, а волна подходит к берегу не перпендикулярно, а под коварным углом, да ещё и с таким накатом, что неуверенному капитану не стоит даже соваться. Игорь заранее предупредил нас, что высадка должна быть моментальной — просто прыгаем с носа, и он тут же отходит, вероятно, придётся выпрыгивать в несколько подходов. Я тут же перебралась на нос и по команде оттолкнулась и сиганула вперёд со всей дури. Вкупе с движением катера вперёд и несущей нас волной прыжок получился удачным, даже ботинок не замочила. Старшим ребятам на втором заходе пришлось хуже, один даже уронил в море камеру, отчего Игорь невероятно матерился. Катер с Игорем и Вовой отошёл на безопасное расстояние и заякорился, а мы пошли искать дорогу к маяку.

Про Наукан скажу отдельно. Это старинный эскимосский посёлок, который до расселения в 1958 году был самым восточным поселением Евразии (снова всеми любимые дурацкие условности). Посёлок существовал в неизменном виде около 700 лет! К моменту расселения в нём жизнь текла немногим иначе, чем столетия назад: никакой техники или коммунальных удобств. Люди в ХХ веке жили тут в ярангах огромными семьями и даже не давали имён детям до определённого возраста, потому что смертность была обычной, весьма высокой для диких северных племён морских охотников. Тут жила мама Игоря, который отдыхает сейчас на катере и посмеивается над нами, лезущими вверх к памятнику. Для меня Наукан так же необъясним, как и всё на Чукотке. Как здесь жить? Сейчас, когда можно поставить генератор, подвезти дров, обустроить жилище даже в такой дали от цивилизации, я себе этого не представляю. Наукан расположен высоко над берегом, в который постоянно бьют волны, а спускаться и подниматься морским охотникам приходилось довольно круто без лестницы. Ветер воет, не переставая. Яранги стоят не на ровной поверхности. Сложно назвать угол, но, будучи хоть немного нетрезвым, скатиться от родной яранги в ледяной Берингов пролив, раздробив по дороге все кости, более чем реально. Учитывая историю появления алкоголя на Чукотке, думаю, такое тут случалось сплошь и рядом. Почва, несмотря на каменистую основу, всё равно сильно влажная, хоть и не болото в полном смысле слова. Полноводной речки поблизости нет, чтобы набрать воды, надо перевалить через сопку. Полоска хоть как-то пригодной для жизни суши составляет всего метров 400 в ширину и меньше километра в длину, сзади и по бокам — стены сопок, впереди — обрыв к морю и тенью виднеющаяся на горизонте Аляска, мыс принца Уэльсского, до которого 82 км… В условиях, в которых тут ещё недавно жили люди, это означает: полгода почти полной темноты, отсутствие дров (леса нет даже и в помине), отопление и освещение ворванью (то есть адская вонь), помыться негде, одежда врастает в тело, вода и еда всегда в дефиците, семьи большие, а яранги крохотные, стены яранги из камня, остов крыши из костей кита, кровля из каких-то частей тела моржа, пола нет… И тут почти тысячу лет живут люди, не уходят, не покидают мест, а ещё и сражаются за них ожесточённо…

На берегу неожиданно встретили группу археологов, которые как раз ждут лодку в Лаврентия. Тут по «хорошей» погоде все пытаются куда-то переместиться. Они описывали Наукан для фонда ЮНЕСКО, чтобы сделать его объектом культурного наследия. Описали остатки 180 яранг. Они же подсказывают, где подняться от берега к «плоскости» посёлка, поднимаемся по верёвке. Сверху нас встречает неожиданный пограничник с автоматом: кто, откуда, есть ли регистрация на выход на воду? Всё есть. Поднялись к маяку-памятнику, который поставили в честь первопроходца Берингова пролива Семёна Дежнёва в знаковом для Наукана 1958 году. Маяк стоит на возвышении, на голом холме. На нём несколько табличек с информацией. Поставленный каким-то православным активистом крест с цепью тоже видели. Местные говорят, что его скоро снесут как самострой, потому что эскимосов наличие креста на земле, никогда не бывшей христианской, откровенно бесит. Хотя в целом местные очень толерантны к религиям и культурам, ибо своей религии толком не имеют (или не умеют объяснить), пользуются чем-то вроде талисманов, а на кресты, часовни, бюст Ленина или памятник Пеликену в Лаврентия только пожимают плечами: ну, кто-то поставил, и ладно, нам ни жарко, ни холодно, это не наша культура. Тем не менее самовольный крест в Наукане их напрягает, потому что посягает на отнюдь не христианское наследие предков.

Около часа гуляли по тому, что осталось от посёлка. Фотографировали камни, некогда бывшие стенами человеческих жилищ, фотографировались с огромными, торчащими вертикально из земли рёбрами китов, которые имели ритуальную функцию и назывались «китовой аллеей». Суть аллей в Лаврентия мне снова никто не смог объяснить.

На обратном пути снова видели моржей, остановились в небольшой бухте, заваленной костями китов и медведей, поели бутербродов. В этот день я окончательно поняла, что ковид меня отпустил. Вкусов и запахов я всё равно не чувствовала, поэтому даже пресловутый запах кита, от которого все морщились, остался для меня загадкой.

КАК РАЗДЕЛЫВАЮТ КИТА

Помимо всяких мелких вылазок в окрестности, знакомства с пограничниками, ещё одного заезда вглубь залива Лаврентия с ловлей горбуши, которую даже не ели, а только забирали икру, отправки двоих нижегородцев почтовым рейсом на выход (не вынесли ребята, возненавидели Чукотку люто), осмотра ямы для изготовления копальхена и протушивания моржа, прогулок в сторону бывшей погранзаставы на Беринговом море и по местным свалкам металлолома, мы с Андреем пили в балке коньяк, ели перемороженную докторскую колбасу с истекшим сроком годности и печенье. Всё было для меня бесвкусным, но от коньяка отдалённо чувствовался запах — и это впечатляло в мире без вкусов и запахов. Китовое мясо я есть не стала, но на пойманного кита всё время ходила. Завидя меня с фотоаппаратом, охотники из ТСО орали, махали руками, мол, нельзя, но несколько кадров я всё-таки урвала. Поначалу было немного тошно, но быстро привыкла, и старалась прийти на разделку как можно раньше.

Кит для Лаврентия и Лорино — основной источник мяса. Да, есть ещё нерпа и морж, но это больше зимой, а летом кит доступнее и его просто больше. Жрать перемороженное мясо непонятного вида и происхождения по цене стейка из мраморной говядины местным невозможно, не выживут в суровейших условиях, да и желудки к такому мясу не подготовлены. Здешний рацион испокон века включает в себя кита, моржа и нерпу и попытки зоозащитников запретить китобойный промысел в этих исконно китобойных местах угрожают выживанию целого народа. Вылов кита сильно ограничен сейчас во всём мире и разрешён в России только в двух районах Чукотки — в Провиденском и Чукотском. Ловят преимущественно серого кита, иногда, но крайне редко — гренландского. Охота по-прежнему выглядит немного первобытно: охотники на моторках окружают выбранное животное и пытаются его загарпунить. К гарпуну привязан большой буй, который не даёт киту погрузиться и уйти от преследования, таких гарпунов прилетает ещё несколько штук, после чего лодки обходят кита спереди, и охотники начинают стрелять ему в голову. В целом, это намного гуманнее того, что было раньше: охота длится долго, включая процесс поиска, выслеживания, выбора животного, погони, но дальше всё происходит относительно быстро. Смягчает впечатление от убийства такого крупного зверя тот факт, что его мясом будет питаться целый немаленький посёлок на протяжении длительного времени, то есть таких убийств не нужно много, в отличие от убийств тех же свиней или кур.

Убитого кита цепляют за хвост и волокут до берега, где его уже трактором вытаскивают на песок. Разделка начинается сразу же. Люд со всего села стекается, как по мановению волшебной палочки. Три раза в Лаврентия и один раз в Лорино попадала на разделку, и всегда это было странно-случайно: по посёлку, по магазинам, квартирам, по улицам тёк слух, что притащили кита… Люди приходят от мала до велика, кто с вёдрами, кто с пакетами, и все — со специальными ножами, коих названий местные мне толком так и не сказали. Хозяйка квартиры, где я жила, — Рая — сказала, что нож для разделки кита называется ильхильтваль, но уточнить эту информацию мне нигде не удалось. Интернет слова такого не ведает, а другие местные в ответ на мой вопрос только пожимали плечами, мол, нож есть нож, что ты ещё от нас хочешь? А ножей несколько видов. Например, сами охотники разрезают кожу кита, которая в толщину от 10 см и больше, дугообразным ножом на длинном древке. Дальше кожу вместе с жиром стаскивают трактором, открывая доступ к мясу. Мясо режут ножами с короткой ручкой, по форме напоминающими мечи сарацинов. Мясо это внешне похоже на говядину: такое же волокнистое и того же густо-красного цвета.

Избранные присутствующие голыми руками в обычный пакетик складывают мозги кита, погружая руки в гигантский череп по локоть. Это деликатес, поэтому доступ к нему строго регламентирован, но как — я не поняла. Один раз я наблюдала, как женщина, достававшая мозги, тут же их и пробовала, сырыми, кровавыми, желеобразными… С непривычки передёрнуло. В Лорино же наблюдала, как охотник отпилил кусочек кожи в районе хвоста, пока кита тащили трактором на берег, попробовал, посмаковал и кивнул — можно. Так пробуют, не отдаёт ли кит йодом. Иногда случается, что кит питался особым видом бентоса, который делает его мясо непригодным к употреблению в пищу, потому что оно дико воняет чем-то похожим на йод. Такого кита приходится отволакивать обратно в море, увы. Но случается это редко.

Кожа кита — национальное блюдо, зовётся «мантак». Едят саму кожу (около 2 см толщиной) с верхним слоем жира (около 10 см). Иногда мантак коптят, чтобы дольше хранился, но лакомство и без того долго в холодильнике не задерживается. Пока я была лишена обоняния и вкуса, всех прелестей почувствовать не могла, но достав копчёный мантак из морозилки уже дома и просто его понюхав, еле удержалась от рвоты… Своеобразненько, ничего не скажешь, на вкус и цвет русский чукче не товарищ.

Ещё один деликатес для избранных — язык. Его сушат, вялят, варят, в общем, наслаждаются, как могут. А вот мясо достаётся в посёлке всем, кто успел оказаться на берегу в нужное время, таковы условия функционирования ТСО, охотничьих общин: они получают зарплату как бюджетники, а жители питаются китом бесплатно, кто чем успел поживиться, поэтому вокруг кита и стар и млад без разбора пола и профессии орудуют ножами, наполняя вёдра парным мясом. Толстенные куски сала срезают и бросают в воду, где их клюют птицы, едят нерпы и рыба, а на оставшиеся на берегу куски нередко приходят бурые медведи, поэтому лишнего на берегу стараются не оставлять. Когда всё ценное срезали, останки кита моторкой оттаскивают на глубину, где охотников на даровую пищу тоже предостаточно. Недолгое время вода близ места разделки остаётся насыщенно алой, накатываясь кроваво-красными волнами на песчаный берег посёлка. Но проходит пара часов — и на месте бойни никаких следов кита не найти.

ПИНАКУЛЬ

Не так дело обстояло когда-то в Пинакуле. Это бывшая база китобоев на противоположном от Лаврентия берегу залива. До него по воде чуть меньше 10 км. Сейчас там «дачи» — несколько балков-контейнеров разбросано по берегу маленькой бухточки, есть даже один стационарный дом, где, говорят, проводит по много месяцев семья из Лаврентия. Берег тут засыпан костями китов: позвонками, рёбрами, черепами, иногда целыми позвоночниками, а песок пропитан растопленным китовым жиром настолько глубоко, что имеет более густой цвет и стойкий запах, хотя промысел закрыли почти полвека назад.

В Пинакуль меня взяли с собой мои квартирные хозяева. Они собрались всей семьёй с детьми, внуками и собаками отдохнуть, поесть шашлыков, половить рыбы в бухточке. На катере Игоря мы толпой переправились в Пинакуль, где семейство тут же накрыло обед с термосами. На берегу стоит несколько китобойных судов, брошенных и ржавых, но один вельбот впечатлил особенно. Это полностью деревянное судно, почти не тронутое гниением, красивое, крутобокое, с душой, в отличие от ржавых металлических посудин. На палубе можно прыгать — не провалишься! За вельботом торчат столбы — остатки жироплавильни, где вонючий жирный песок, кажется, останется вечным памятником безудержного промысла. На том песке среди китовых и моржовых костей валяется старый человеческий череп… Вероятно, это отголоски чукотской традиции хоронить умерших, когда тела переправляли через залив, клали в тундре, обложив вокруг камнями, и оставляли диким зверям. О других вероятностях думать не хочется.

В Пинакуле меня укусил за бедро хозяйский неуравновешенный пёс. Я не первая его жертва, но сделать с ним ничего не могут. Оставил мне на память двадцатисантиметровый шрам. На обратном пути обогнали идущих по заливу китов. Ночью к рыбацким балкам приходила медведица с двумя малышами, всей семьёй ковырялись в песке в поисках съестного. Местные устроили стрельбу, чтобы их прогнать. Рая чуть не кинулась меня обнимать, когда я потемну вернулась в квартиру, мол, там медведи гуляют по посёлку, а до тебя не дозвониться (на берегу связь не ловит).

ЛОРИНО

Обильные дожди настолько размочили тундру, что даже болотоходы не могли прорваться к оленеводам. Лёд в заливе периодически появлялся, температура упорно держалась около нуля. Идею сходить на озеро Коолён пришлось оставить, но и в посёлке сидеть не было смысла. Пошли вдвоём с Андреем снова на Лоринские горячие источники, чтобы от них по старой, ныне не использующейся дороге дойти до Лорино, посёлка в 45 км от Лаврентия. Машин в нужную сторону почти не было, так что нас подвезли километров шесть до источников, где мы быстро искупались и отправились дальше, чтобы успеть до темноты. Старая дорога оказалась намного живописнее новой, потому что проходит в сопках, среди болот. Её давно не отсыпают, так что в болотистой тундре дорожное полотно быстро расползается, прорезается ручьями, проваливается огромными ямами с водой. В некоторых местах размывы настолько широкие, что пришлось обходить дорогу по болоту, сильно вымочив в итоге ноги. Зато мокрые ноги компенсировало нам грибное безумие: крепкие белые грибочки разбросаны по всей тундре, набрали огромный пакет, чтобы вечером зажарить к Дошираку.

В Лорино пришли уже в сумерках, протопав от источников 14 км. Посёлок это, в отличие от Лаврентия, старый, исконно чукотский. Сейчас в нём около 1100 жителей. Посёлок стоит на отдельном круглом холме прямо над Мечигменской губой Берингова моря. Здесь свой микроклимат: в отличие от Лаврентия теплее зимой, не так дождливо летом, ветра слабее. Огромная песчаная коса тянется от посёлка вглубь губы аж на 17 км, образуя спокойную лагуну. Село с момента основания живёт морской охотой. Здешние охотники похваляются, что лаврентиевские им и в подмётки не годятся, мол, те не умеют охотиться, традиции давно потеряли, таскают мелочь одну, то ли дело лоринские — тут киты так киты! Крупная дичь! Не возьмусь судить о правомерности такой похвальбы, но справедливости ради отмечу, что виденный нами утром кит был действительно раза в полтора больше среднего лаврентиевского.

Ночевали мы в мини-общежитии для научных сотрудников нацпарка «Берингия». Туда нас направил местный дедушка, которого спросили насчёт ночлега. Инспектор «Берингии» принял нас радушно, разместил по 800 руб с носа, выдал бельё, посуду, подарил кружки с символикой Парка, которых нигде не купишь. Посоветовал на ночь запереть дверь… Меня ещё решётки на окнах как раз удивили…

К вечеру всё разъяснилось. Напротив одноэтажного домика общежития стоит такой же домик семьи морского охотника, в котором вечером начались пьяные гуляния. Я выходила несколько раз покурить (грешна, этим летом курила) на крыльцо, в темноте со мной, едва связывая слова, каждый раз знакомилась хозяйка по имени Венера. Её двухлетний сын в одних носках ползал между домами, где, как и везде на Чукотке, почва влажная, болотистая. Пришедшие гости с коляской матерились так, что даже у бывалой меня уши свернулись в трубочку. К ночи у крыльца матерились подростки, долизывая оставшиеся в родительских бутылках капли, что-то с грохотом кидали в стены, провоцировали сидящих в доме гостей на ругань и вопли. И всё это — в непроницаемой темноте конца августа, в которой даже лица стоящего рядом человека не видно… Спали под это вот всё до самого утра.

Утром тронулись в обратный путь, прошли около 20 км, когда нас подсадил мужчина на квадроцикле. Никогда бы не подумала, что можно на один обычный квадрик уместиться втроём с рюкзаками, но пути чукотские неисповедимы. Наглотавшись пыли и прокляв тот момент, когда согласились сесть к этому Шумахеру (который к тому же ехал стоя, ибо некуда было сесть), к ужину вернулись в Лаврентия.

ГУДЫМ

Если Чукотка тебя приняла, то ты будешь передвигаться по ней быстро. Так было у меня с Камчаткой, так сложилось и тут. Вопреки чукотским ожиданиям, из Лаврентия мы вылетели в назначенный день, всего несколькими часами позже расписания, потому что внезапно открылось погодное окно. Сразу из Угольных Копей перебрались в Анадырь, сняли там относительно недорогой хостел, погуляли, поели, поржали над арбузами, которые продавались дольками по 200 руб. Купили икры домой у местных рыбаков по 3500 руб / кг (в магазине 8000), сходили в музей, затарились сувенирами. Утром вернулись в УКопи на квартиру Александра, взяли такси до бывшего военного поселения Анадырь-1, в народе — Гудым.

Это был последний пункт моего путешествия. На Чукотке наступила осень. Тундра стала жёлто-красной, невероятной, небо расчистилось, воздух стал совсем прозрачным и холодным. Закрытый военный посёлок Гудым сейчас — это руины домов, взорванных несколько лет назад военными. Своё народное название посёлок получил по фамилии полковника. Жители обслуживали секретную военную ракетную базу, которая была размещена прямо внутри сопки! Говорят, тут хранилось ядерное оружие на случай войны со Штатами, причём расположение базы было таково, что её не заметишь ни с каких спутников.

Вход в тоннель мы отыскали быстро. То, что увидели дальше, действительно впечатлило своими масштабами. Прямо в сопке, в вечной мерзлоте пробит двухкилометровый высоченный тоннель, в котором проложены рельсы для вывоза боеголовок. От основного тоннеля ответвляется множество коридоров, которые ведут в помещения разных размеров. Где-то до сих пор стоят едва тронутые ржавчиной мощные насосы, вентиляционные системы, стеллажи с какими-то приборами, столы с размокшими кипами бумаг, на которых значатся фамилии и звания множества людей. Гигантские помещения с подъёмными механизмами, в которых, судя по всему, были размещены те самые боеголовки, заблокированы специальными «дверьми»: многотонными бетонными блоками толщиной в несколько метров на отдельных рельсах, которые подкатывались и откатывались от прохода через расположенные тут же ручные механизмы. Часть «дверей» оказалась сдвинута, так что мы попали внутрь.

Внутри сопки холодно, везде потолки в конденсате, дует пронизывающий сквозняк. Если выключить фонарь, оказываешься в темноте настолько плотной, что не угадывается даже сторона, в которой в конце тоннеля есть свет. А он есть, ибо все ворота разломаны! Причём свет есть с обеих сторон тоннеля: он пронизывает сопку, изгибаясь подковой. Ещё внутри бывшей ракетной базы потрясающее эхо, долго не затихающее и как будто меняющее исходный голос. В сочетании с выключенным фонарём и гудением ветра — атмосфера непередаваемая.

Обратно в УКопи решили пойти кружным путём — бешеному волку 23 км не крюк. Пошли вверх на сопки, прошли ещё один взорванный военный посёлок, посмотрели сверху на Анадырский лиман и увидели даже косу Кошка при выходе в море. Краски тундры впечатлили сильно. Такой осенней тундры я ещё не видела, потому что никогда не видела настолько болотистой тундры. Идти по «дороге» было нелегко, потому что колея кое-где превращалась в ручьи, ветер задувал встречный и довольно сильный, чтобы мешать идти. В одном месте при переходе реки пришлось всё-таки разуться, чтобы не лететь назавтра в мокрых вонючих ботинках. Зато сразу после речки наткнулись на болотоход «Странник», мужик ездил в тундру по ягоду. Ягоды особо не нашёл, зато нас последние 5 км до УКопей подкинул на таком вот интересном транспорте.

Самолёт в Москву, к сожалению, тоже не задержался… Обратно летела снова свободно, заняла целый ряд из 4-х кресел и полдороги спала, а полдороги смотрела какой-то печальный фильм-номинант Каннского кинофестиваля. Никогда не было так странно после возвращения из путешествия. Никогда до того я не видела настолько странной земли и настолько ни на кого не похожих людей, как на Чукотке. Это были два месяца в каком-то ином мире, недаром я заканчиваю этот опус более чем два года спустя после возвращения, а впечатления всё ещё ярчайшие. Не знаю, смогу ли вернуться, но очень хочу. И немного боюсь, если честно. Потому что это слишком иной мир, запредельный, настоящее тридесятое царство со всеми его волшебными испытаниями.